Великолепная пятерка - Гайдуков Сергей - Страница 70

Челюсть взял лист в руки. «Деньги должны быть выплачены нам в течение двадцати четырех часов. Иначе вся ответственность ляжет на вас лично. Больше напоминаний не будет».

Лист был разорван на четыре части и выброшен в мусорную корзину.

— Что-то серьезное? — спросила секретарша.

Вместо ответа Челюсть хлопнул дверью, выходя в коридор. Серьезное... Банда подмосковных дебилов, возомнивших себя невесть кем... Им плакать от счастья нужно, радоваться, что перепала работа от серьезной организации, что появилась возможность быстро и просто заработать деньги. Но они не плачут от счастья, они едва не проваливают все дело, а потом начинают бомбить своего благодетеля наглыми звонками. Деньги... Кто мешал им взять деньги в вагоне? Они лежали там и только ждали, когда их возьмут. Их, наверное, и взяли. А потом, как водится в бандитской среде, поцапались между собой, разбежались, кто-то уволок деньги, остальным они не достались, и теперь эти остальные не нашли ничего умнее, как запросить с «Рослава» еще двадцать штук. Слишком жирно, мальчики. Это просто ваше дебильное счастье, что сейчас голова господина Сучугова занята другими проблемами — Романов, Парамоныч, Дарчиев, светлые перспективы, Бурмистров, неявная тень «Интерспектра» за всем этим... Только это и удерживает господина Сучугова от того, чтобы разозлиться на всю вашу подольскую братию и спустить собак по полной программе, чтобы вы даже забыли, как это произносится: «Двадцать тысяч долларов», чтобы только шепелявили, выплевывая сломанные зубы... Это все равно что забулдыжного слесаря-сантехника из забулдыжного РЭУ позовут в Кремль поменять прокладку на кране, а он потом начнет вопить на весь свет, что его незаменимые услуги недостаточно хорошо оплатили... Заткнись, ублюдок. Двадцать четыре часа... Через двадцать четыре часа тебе будет больно, если ты не заткнешься. Тебе будет больно.

Не мне.

Дарчиев: красота и своевременность

Владимир Ашотович приехал к «Зазеркалью» раньше остальных. Он никогда прежде не бывал в этом заведении, поэтому не отказал себе в удовольствии поначалу просто посидеть в зале, посмотреть меню, попринюхиваться к запахам из кухни, чтобы потом составить мнение: потерял ли он что-то, никогда не заезжая в «Зазеркалье»? Пять минут хватило, чтобы понять — потери составляли ноль целых ноль десятых. «Зазеркалье», судя по всему, являлось обычной забегаловкой, где блюда наскоро разогревали в микроволновке, а кофе — какой ужас — готовили, просто разводя кипятком ложку растворимого «Нескафе». Дарчиев поглядел на все это убожество, поморщился, но потом все же попросил, чтобы на террасу ему вынесли чашку кофе со сливками и вазочку крекеров. Кофе поможет ему согреться, а методичное неторопливое поедание крекеров избавит от излишней нервозности.

Дарчиеву нравилось, как он сидит здесь — закинув ногу на ногу и выставив вперед безупречно начищенный правый ботинок, расстегнув верхнюю пуговицу пальто, чтобы было видно кашне... Дарчиеву нравилась та роль, которую он здесь играл, — независимый посредник, который сводит две стороны для важной встречи. Он не считал себя находящимся на стороне «Рослава» (после всех последних событий и после тягостных воспоминаний о Васе Задорожном ему трудно было ассоциировать себя с этой бандой убийц и тупоголовых генералов). И тем более он не был на стороне «Интерспектра». Отчасти он сочувствовал Борису — парень сделал глупость, но он все равно заслуживал помощи. И уж совсем никуда не годится впутывать в подобные дела женщин. Женщин и детей. Марина должна была вернуться к мужу и к дочери.

Такова была изначальная мотивация Дарчиева, но затем в нее вкрались некоторые поправки.

Он стал задумываться о будущем. Ну хорошо, он сыграет эту безусловно красивую роль, нарушив бессмысленную серость будней, сомкнувшуюся вокруг него в последние дни... А что дальше? Генерал Стрыгин сказал, что ему подыщут приличную должность — чтобы он не проиграл по деньгам. Ему дадут еще одну подачку — словно алименты за давно закончившийся роман... Это унизительно, но выгодно. Это выгодно, но это унизительно. В разные моменты жизни человека важным оказывается то факт выгоды, то факт унижения. И Дарчиев задумался о том, что же важно для него... Что важно для мужчины, вступившего на пятый десяток своего земного существования, у которого, помимо седины, горьких воспоминаний и некоторого количества денег на банковском счете, пожалуй, не было ничего, заслуживающего упоминания... Что важно? И как долго это будет для него важным?

Стрыгин дал это обещание еще до того, как Дарчиев завел разговор о Романове и объявил о своем участии в этой встрече. Как отнесся ко всему этому генерал? Вряд ли с пониманием, вряд ли с благожелательностью. Скорее всего это усилило антипатию Стрыгина к Владимиру Ашотовичу, антипатию многолетнюю, которая базировалась на стойкой неприязни генерала к людям иной сексуальной ориентации и на столь же твердой уверенности, что Дарчиев — опасен. Потому что может снова попытаться подчинить своему влиянию генеральского сына, потому что может разболтать об их связи, потому что может решиться на шантаж... Генерал убрал сына подальше и предотвратил шантаж, держа Дарчиева на достаточно высокой зарплате, не снижая эту зарплату, несмотря ни на что. Несмотря ни на Васю Задорожного, ни на Романова...

Однако все это не могло длиться вечно. Должен был найтись кто-то молодой и жесткий, кто предложил бы генералу просто избавиться от Дарчиева. Банальная автомобильная катастрофа — и нет проблемы. Или — если бы не стало самого генерала, возраст все-таки солидный — тот же молодой и жесткий враз задвинул бы Дарчиева в самый дальний и темный угол служебной лестницы «Рослава». Или выкинул бы на улицу. И это стало бы одновременно унизительным и невыгодным событием.

Обдумав все это, Дарчиев пришел к выводу, что Боря Романов сделал не такую уж глупость — он сбежал из проклятого места. Воровать деньги и связываться с конкурентами было уже излишним, но сама идея взять и уйти... Это было неплохо. В связи с этим Дарчиев даже вспомнил о своей заветной мечте, которую он лелеял до скупых мужских слез по бессонным ночам, зная, что она никогда не сбудется... Или — все-таки?

Он тоже захотел уйти, но не просто уйти, а уйти красиво. И слегка хлопнув при этом дверью.

Поэтому внутренний карман пальто Владимира Ашотовича был оттянут значительной тяжестью лежавшего там предмета.

Поэтому Владимир Ашотович настоял на том, чтобы «Рослав» на встрече представлял некто Сучугов по прозвищу Челюсть.

Красота и своевременность — вот что действительно важно.

Борис Романов: сто пятьдесят метров

— Вперед, — сказал ему парень по прозвищу Монгол и подтолкнул Бориса на улицу. — Все будет в порядке...

Бессмысленно было гадать — верить Монголу или нет, будет все в порядке или не будет: нужно всего лишь пройти вперед метров сто пятьдесят, перейти дорогу, подняться на террасу и сесть за столик, где — это Борис видел даже отсюда — сидели двое мужчин и одна женщина. Нужно просто сделать все это — и там сразу будет понятно, выиграл Борис или проиграл.

Странно, но, несмотря на все разговоры с Морозовой, несмотря на все рассказы о снайперах, тренированных стрелках и спрятанных в укромных местах машинах, у Бориса не было железобетонной уверенности в успехе.

И, преодолевая трудные сто пятьдесят метров, отделявшие его от Марины, отделявшие его от окончательного узнавания своей судьбы, Борис надеялся не только на снайперов, не только на Морозову и ее людей, не только на свою призрачную удачу — на всякий случай, перед тем как перейти дорогу, Борис расстегнул сумку и погладил маленькую коричневую обезьянку, купленную им когда-то в Александровском саду в надежде на светлое будущее.

Борис перешел дорогу, поднялся по лестнице на террасу и подошел к столику. Чуть напряженный элегантный мужчина с седыми волосами — это был Дарчиев. Коротко стриженный человек с тяжелым взглядом — это Сучугов, он же Челюсть. Женщина, сидевшая между ними, — Марина Романова.