Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр - Страница 4

— Инга, какая роскошная квартира, а потолки просто шедевр, — поет моя мама.

Я выключаюсь — неужели потому, что мне лететь завтра? Что это такое?.. Колотит внутри, а от горячего чая холодно.

— Обед будет готов через полчаса, а пока — закуски и итальянское вино, — смущается Инга, приглашая нас к богато уставленному столу.

— Мне еще в театр. Я не смогу есть…

— У тебя странный вид, сыночек.

— Я выпью бокал, может, станет легче.

Инга заботливо ухаживает за мной. Наши глаза встречаются, а руки иногда соприкасаются, когда она что-то передает.

Я в иронически-дерганом состоянии. Инга приветлива, у нее изящные манеры.

— Я польщена, что у меня в гостях настоящий писатель, и хочу выпить за вас.

— Благодарю.

— Мама мне совсем недавно дала вашу книжку, собираюсь прочитать.

Мы обмениваемся любезностями, еще и еще, она рвется нас угостить всем, что есть в доме. Я показываю маме на часы.

— Никогда не посидишь с тобой спокойно, — пилит меня в машине позже мама.

Мы несемся на предельной скорости.

— Как же, очередная … поманила.

Юзом вылетаем на Садовое кольцо, вот-вот начнется второй акт. Мама категорически отказывается пересесть в такси.

Второй акт начался. Я подлетаю к театру, безнадежно опоздав.

На служебном входе объясняю, что г-жа Шалая оставила мне пропуск.

— Что ж вы так поздно? Конец скоро, — упрекает вахтерша.

— Так получилось, извините.

— Она в антракте прибегала, спрашивала, пришли ли вы.

— Я пришел, — улыбаюсь я доброму лицу старой женщины.

— Вы действительно писатель из Нью-Йорка?

— Ну, это громко сказано…

— А вы не бойтесь, когда громко говорят. Вы книжку написали?!

— Написал. И не одну.

— Значит, писатель. Рада познакомиться. Вот вам пропуск. Разденьтесь здесь, на актерской вешалке. И по коридору, первая дверь направо.

Я бесшумно вхожу в зал. Большой старый театр. Странно, я в нем никогда раньше не был. Со света долго привыкаю к темноте, но не египетской. Прожектора высвечивают сцену, на которую я смотрю, но ничего не понимаю. Арина и ее партнер что-то говорят друг другу, потом кричат, потом обнимаются и начинают раздеваться. Догола!.. Я не верю своим глазам, что такое происходит в местном театре. Я опять вижу голую спину Алины, актер опускается на нее плашмя сверху, свет начинает гаснуть, он берется за ее трусики, снимает их. Она отдается ему… Сцена высвечивается мягким, чайным цветом.

Интересные роли исполняет девушка…

Арина, уже одетая в темные брюки, спускается вниз.

— О, вы пришли? — удивляется она.

— Прошу прощения, я не мог раньше.

— Сегодня ваш последний вечер. Вы действительно улетаете завтра в Америку?

Я кивнул.

— Не верится. Как вам спектакль? Только говорите, правду.

— Я, к сожалению, увидел лишь конец.

— Все понятно.

— Вас кто-нибудь встречает?

— Кого вы имеете в виду?

— Таланты и поклонники.

— Нет, сегодня нет.

— Как вы будете добираться?

— Русские актрисы добираются домой на метро!

— Звучит сакраментально. Я могу подвезти вас до центра. К сожалению, я должен еще успеть собраться.

— Хорошо, — коротко говорит она.

Я подаю ей пальто, и мы выходим на холодный воздух. У меня начинается второй приступ озноба.

— Хотите, я вас сегодня пофотографирую? Чтобы показать в Нью-Йорке.

— Вам нужно собираться, уже поздно.

Я облегченно вздохнул. Я боялся лететь, мне хотелось скорей собраться и хотя бы полночи поспать. Чтобы завтра решиться на трансатлантический перелет. Во время которого…

Когда я думал о самолете над океаном и о том, что каждую минуту, какой там минуту — секунду! — могло произойти и как он будет с мерзким завыванием падать вниз, в ледяные воды… Я уже ни о чем больше думать не мог. Каждый раз я садился в летающий гроб — без надежды выйти из него живым. А когда выходил, благодарил Бога, что он мне подарил еще одну жизнь. Потом забывал и распоряжался ею так же плохо.

— Вы много играете? — машинально спрашиваю я.

— Я снялась в тринадцати фильмах.

— Как называются наиболее известные?

— Вы их наверняка не знаете.

Она была мягче и теплее, чем днем. Портрет ее не столь важен, я не собирался заводить с ней отношения. Никакие.

Мы быстро доехали до центра, уже было одиннадцать с хвостиком. В семь утра за мной заезжал родственник, чтобы везти на погибель в аэропорт.

— Я пересяду в метро здесь.

Я остановился около известной площади, и мы надолго скрестили наши взгляды.

— Я вам желаю успешного полета.

— Спасибо, надеюсь, мы еще увидимся?

— Как вам будет угодно.

Я достал свою визитную карточку, потом дал ей ручку и попросил написать свой телефон. Она с готовностью это сделала и пожелала:

— Спокойной ночи.

Меня уже била неприятная дрожь, и я не мог ни о чем думать. Я вышел из машины и открыл Арине дверь. Она грациозно выпорхнула. Мы стали прощаться, как вдруг в ее глазах я заметил ожидание. Возможно, она ждала, что я поцелую ее в щеку на прощанье? Медленно она перешла улицу и уже заходила почти в метро. Я буравил ее «знаменитую» спину. Она протянула руку к стеклянной двери и в этот момент неожиданно повернулась. Подарила мне долгий, прощальный взгляд. Замерла, застыла, потом нехотя и обреченно вошла в стеклянную дверь, над которой горела буква «М».

Приехав домой, я начал панически бросать вещи в чемодан и делать последние звонки. В два ночи я беседую с мамой, чувствуя, что меня одновременно трясут и дрожь и озноб. Вирус, название которого я не знал, видимо, вошел через границы слабой плоти в государство моего тела. Через потайной вход. Обычно это бывает через горло, рот или мокрые ноги.

Пробившись через дикие таможенные очереди (до сих пор сравниваю это с чудом, что их таможня вообще кого-то пропускает) и сдав багаж, я подошел к магазинчику беспошлинной торговли. И вдруг попросил милую стройную девушку на английском: не будет ли она столь любезна разрешить мне позвонить в город. Она была настолько любезна, что я потом пожалел, что не узнал ее номер телефона.

Я взял визитную карточку и набрал семизначный номер.

— Доброе утро, я вас не разбудил?

— Я знала, я знала, что вы позвоните, — сказала она еще сонным голосом. — Я предчувствовала.

— Я хочу попрощаться с вами и извиниться, что не смог вчера проводить.

— Вы уже на взлете?

— К сожалению, да.

— Почему «к сожалению»?

— Я боюсь летать.

— Не бойтесь, я буду думать о вас…

— Благодарю. До скорой встречи, — сказал я и попрощался. Я не собирался прилетать в это чужое холодное государство очень долго.

Бардак и дикое количество рукописей в моей бродвейской квартире всегда вызывают у меня страх пожара. Или наводнения. Я, наверно, единственный ненормальный человек, который собирает все бумажки — увы, не денежные знаки. Я всегда коллекционировал все бумажное: марки, открытки, письма, журналы, вырезки, фото, клочки бумаги с моими мыслями.

Возвращение на работу равносильно восхождению на эшафот. С которого обычно никто никогда не сходит. Кто это придумал, что человек должен тратить свою жизнь на зарабатывание денег? Зачем?

Чистый и убранный Нью-Йорк являл собой разительный контраст грязной осенней Империи. Небоскребы умытые и причесанные, ньюйоркцы еще одеты в сезонные костюмы или легкие плащи. Самые красивые ножки увидишь в Нью-Йорке. Если б только не большие ступни… Всегда что-то не так.

Европейская ножка, ее подъем всегда изящней, деликатней и сексуальней. К чему это я о ножках? Наверное, к тому, что без них нельзя на свете… Нет!

Двадцать второго октября я пришел в офис часам к одиннадцати, мне не светило зарабатывать деньги таким образом — тратя свою жизнь, и я старался появляться как можно позже. К своему удивлению (это еще не было изумление), на автоответчике я услышал послание от главного редактора «Факела», что она прочитала мои книги и намерена предложить для публикации роман «После Натальи», который собирается представить на издательский совет. И потом добавила: «Все будет хорошо».