Фатерлянд - Мураками Рю - Страница 7

Юноша взял предложенный ему стаканчик.

— Не возражаешь, если я присяду? — спросил Нобуэ.

Несколько секунд паренек внимательно изучал его лицо, затем кивнул.

— Что это у тебя за сумка такая? Странная. А что внутри? Юноша что-то пробормотал, уставившись себе под ноги.

— Говори погромче, слышь? — сказал, смеясь, Нобуэ, отчего шоколад в его стаканчике покрылся рябью.

Напротив, из мясной лавки, где в глубокой сковороде жарились фрикадельки, потянуло запахом кипящего масла и перегорелой муки. Едва только раздался смех Нобуэ, как у обоих посетителей заведения изо рта посыпались кусочки непережеванной пищи.

— Я сказал что-то смешное? — хриплым басом осведомился юноша.

— Да не, все нормально. Просто ни хрена не понять, что ты бубнишь. Стесняешься, что ли? Да ладно, чего тут стесняться! Вон, видишь, баба гадит прямо на виду у всех, и ничего.

Смех Нобуэ становился громче с каждым его словом.

— Извините, — произнес юноша, когда Нобуэ отсмеялся.

— Не стоит извинений, — ответил Нобуэ, утирая выступившие слезы. — Но все же скажи, что у тебя за штука?

— Это бумеранги, — отозвался юноша, на этот раз совершенно нормальным голосом.

— Да ну?

Нобуэ довольно смутно представлял, что это такое.

Юноша встал со своего места и по дорожке мимо мясной лавки направился в сторону лесных зарослей. Нобуэ последовал за ним. Вероятно, ночью были заморозки на почве — земля превратилась в грязь, а роса мгновенно пропитала кроссовки и полы длинного пальто.

В южной стороне от рынка находилась пустая территория, заваленная мусором и испещренная сортирными ямками. Администрация запрещала устанавливать здесь палатки и лачуги. Нарушившего запрет смельчака ожидали хорошая взбучка, а после выдворение из парка. Вокруг не было никого, за исключением вороны, устроившейся на краю бочки из-под бензина. По-хорошему, в этот час здесь должна была работать команда ассенизаторов — убирать дерьмо и мусор, однако из-за холодов они, видно, не горели желанием приходить так рано. Работу говночистов оплачивали обитатели жилых кварталов, расположенных за лесным массивом. На гребне пологого склона, где растительности было поменьше, границу парка огораживал забор из колючей проволоки. Жилые кварталы начинались сразу за «колючкой». Иногда тамошние жители, выгуливая собак, задерживались у ограды и наблюдали в бинокли за жизнью лагеря бездомных.

На опушке леса юноша остановился, снял с плеч рюкзак и извлек из него металлическое лезвие, изогнутое наподобие полумесяца, примерно тридцати сантиметров в длину. Один конец бумеранга, служивший рукоятью, был обмотан проволокой. По виду, внутренней стороной лезвия можно было бриться.

Юноша поправил в руке оружие и прицелился в сторону бензиновой бочки. «А, так вот что это за фигня», — догадался Нобуэ, и в тот же миг раздался свист, словно запел ветер. Металлическое лезвие полетело над самой травой, набирая скорость, а затем взмыло вверх и скрылось из глаз Нобуэ. Все, что он смог увидеть, — мелькающие солнечные блики на металлической поверхности, пока бумеранг летел через поле в сторону бочки. Такой полет не свойственен ни птице, ни аэроплану, ни стреле, ни пуле. Казалось, бумеранг получает энергию от собственного вращения. Вдруг на краю бочки что-то взорвалось, словно лопнувший черный воздушный шарик. Бумеранг замер где-то в нескольких метрах от земли и, сверкая, полетел обратно с еще большей, как показалось Нобуэ, скоростью. В следующую секунду он упал к ногам юноши.

— Это оружие, правильно я понимаю? — выдавил из себя Нобуэ, когда они подошли к бочке, около которой валялась разрезанная надвое ворона.

— Ага, — ответил юноша.

Он вытер с лезвия кровь и грязь и спрятал бумеранг обратно в рюкзак. Теперь его глаза выглядели совсем как у Сугиоки, когда тот зарезал женщину с трясущейся задницей. «Похоже, этот псих пробуждается к жизни, только если ему удается кого-то угрохать своей блестящей металлической штуковиной. Лучше всего отправить этого парня в Фукуоку, поближе к Исихаре, — решил Нобуэ, — иначе он здесь точно кого-нибудь пришьет».

Пролог 2. Из отчизны…

21 марта 2010 года

Пхеньян, Корейская Народно-Демократическая Республика

Пак Ёнсу поздно вечером получил уведомление, что завтра он должен явиться с отчетом в Корпус 3. В Корпусе 3 размещался Комитет по национальной консолидации — орган, занимавшийся операциями против Юга.

Получить приказ после десяти вечера уже само по себе было плохим предзнаменованием. Кроме того, информация была передана непосредственно через Чан Чин Мэна, заместителя министра культуры. Это было невероятно — когда-то давно Чан сидел за одной партой с Паком в Военно-политическом университете имени Ким Чен Ира. За более чем тридцать лет, посвященных жесткому миру политики, Пак научился сторониться всех, кто выходил за рамки посредственности. Чан специализировался по теории искусств Западной Европы и после вступления в партию получил должность при Министерстве культуры. Пак, в свою очередь, изучал философию и английский язык и после окончания курса был принят в Главное политуправление Народной армии. Его зачислили в Главное Управление специальных операций. На протяжении шестнадцати лет Пак изучал также японский язык и последние четыре года преподавал его в своей альма-матер.

— Давненько не видались, — сказал Чан, входя в кабинет Пака. — Вижу, ты в порядке.

Теплые слова приветствия резко контрастировали с холодным выражением глаз за стеклами очков. В последний раз Пак и Чан виделись около десяти лет назад. Пак знал Чана, как человека, который всегда умеет держать себя в руках, но сейчас Чан выглядел необычайно возбужденным. Его синий пиджак напоминал одежду телевизионного комика, а синтетический галстук был бордового цвета. На рубашке, что прикрывала выпирающий, словно у знаменитой гигантской ящерицы из Пхеньянского зоопарка, живот, желтело пятно. Носовым платком Чан вытирал струившийся по лбу и щекам пот, хотя температура в кабинете явно к этому не располагала.

Получив от охраны предупреждение о том, что к нему направляется Чан, Пак сразу же выключил ноутбук. В этот самый момент он просматривал домашнюю страницу японского Кабинета министров. И хотя он имел полное право на посещение подобных сайтов, все же Пак не был уверен в своих коллегах — мало ли что? В последнее время в Политбюро требовалось особенно внимательно следить за своими действиями и словами. За прошедшие три года демократическая администрация США смягчила свою позицию по отношению к КНДР. Вследствие наметившегося сближения, политические интересы Республики несколько изменились, что привело к возникновению реформистской фракции в правительстве и отстранению от руководящих постов сторонников «жесткой линии». Также репрессиям были подвергнуты те, кто выступал за серьезные реформы и экономическую либерализацию.

Ходили упорные слухи, что Великий Руководитель товарищ генерал Ким Чен Ир может отказаться от власти. Однако о передаче полномочий военным даже и речи быть не могло. А среди реформистов не находилось достаточно харизматичного лидера. Ни американцы, ни китайцы не хотели начала смуты. Но независимо от того, чья сторона — реформистов или сторонников «жесткой линии» — одержала бы победу, вопрос замены Великого Руководителя Ким Чен Ира на коллегиальный орган государственного управления все еще оставался в далекой перспективе. Сам Вождь дважды заявил в прессе и по телевидению, что «оттепель еще далека». Кроме того, упоминалось его высказывание о том, что «в марте все грибы ядовиты», то есть что преждевременные слова и действия в данном направлении могут нанести серьезный вред политической системе государства. Говорилось также, что теперь основным источником национальной угрозы является уже не Америка, а Япония, однако Пак не нуждался в напоминании, насколько опасно это может быть. Не меньшую опасность представляло отнесение себя к реформистскому или традиционалистскому лагерю. И быть может, теперь Чан явился сюда в столь поздний час, когда уже никого нет, чтобы найти жертвенного козла из тех, кто «застрял посередине»… А может, он решил выведать что-нибудь о деятельности Пака или же прощупать его на предмет какой-нибудь тайной связи с американцами.