Блокадные девочки - Бакин Виктор Васильевич - Страница 16

А еще недалеко от этого магазина был ларек. Пиво, квас, прянички, папиросы там продавали. Деревянный небольшой ларечек рядом с остановкой. Так вот — что со мной было? Что я учудила?

Вот я из копилки монетки достала: копеек 20 было в моих руках. Пришла к тетеньке в ларечек: «Продайте мне пряничков…» Купила прянички. Ой какие вкусные, мятные. Т-а-а-к. Понравилось. Потом второй раз достала монеточку, потом третий… Так и зачастила в этот ларечек.

Но однажды с папой мы подошли к этому ларьку в выходной день — папа захотел попить квасу. И мне тоже кваску купить. А продавщица вдруг и говорит: «А я эту девочку хорошо знаю. Она у меня часто прянички покупает…» Папа на меня смотрит в недоумении: «Да-а? Ты прянички покупаешь? А на какие деньги ты покупаешь прянички? Ну пойдем домой. Поговорим…»

Пришли домой. Папа, конечно, учинил мне строгий допрос: где взяла деньги? А я на эту свинюшку и показала. Ну что уж — попалась, как говорится. Куда деваться?

Но меня особо не наказывали. Так мама иногда шлепка даст. Когда выведу. Я ведь маленькая, в два-три года, чего только не вытворяла. Пол мыла подсолнечным маслом. Из горшочка маминого, кухонного. Потом рукодельница была. Едва ножницы в моих руках оказывались, непременно что-нибудь вырезать буду. Особенно любила на чулках на коленках вырезать кружки.

Первая квартира у нас была недалеко от Зимнего Дворца. Там мы жили на третьем этаже. И у папы был ящичек с инструментом. Молоточки там лежали, отвертки, пассатижи. И вот дома никого не было: папа на службе, мама ушла в магазин. Я одна, мне скучно. Ну и что? Залезла на подоконник, достала ящичек, форточку открыла. И давай эти инструменты выбрасывать на улицу. Вот такую безумную игру затеяла. Сколько-то минут прошло, и в нашу коммунальную квартиру приходит мужчина, приносит все эти папины молоточки и спрашивает у соседей: «Что у вас происходит здесь? Я шел по улице, а мне на голову начали сыпаться эти инструменты. Что такое? Объясните…» Вот тогда мне тоже взбучка была. Но в углу я редко на корточках стояла — я же девочка умная, предусмотрительная. Детский стульчик наготове. Вот я на стульчике сижу и понимаю: ага, я что-то нехорошо сделала. И говорю: «Мама, я больше не буду…»

Ну, действительно, ребенок есть ребенок. И в блокаду эти детские шалости разом кончились. Уже все! Уже голова совершенно другая. В той обстановке детства уже не было.

Родители мои — обычные люди, с небольшим образованием — 4 класса. Но папа был уникальный человек: как губка, впитывал все, что происходило в стране. Работал слесарем-лекальщиком по высшему разряду на судоремонтном заводе № 5 и очень много читал. Книг у него был целый шкаф, а там — полное собрание сочинений Ленина, «Капитал» Карла Маркса, литература по астрономии. А еще Гоголь, Зощенко. Любил слушать пластинки сатирического плана. Мне же подарил в зеленом бархатном переплете большой том Пушкина, которым я зачитывалась в школе. Покупал и детские книжки: Маршак, Чуковский. Общительный был по натуре, и музыкальный — хорошо играл на балалайке. И рассказчик был — заслушаешься. Очень любил водить меня по воскресеньям по музеям — Эрмитаж, Русский музей, музей артиллерии и военно-морской. Однажды мы поехали в палату мер и весов. Я хожу — мне не интересно. Потом увидела — лежит на окне железная линейка. Ну и что это за особый экспонат? А папа поясняет: «Запомни. Это не просто линейка. Это единица метра. Эталон! Вот по этой линеечке и измеряется все остальное…»

Порой не только мы семейно, но всей квартирой собирались и шли в Центральный парк культуры имени Кирова, который расположен на Елагином острове. На мне матросский костюмчик — моя любимая одежда: темно-синяя юбочка в складочку и кофточка с воротником с белыми полосочками. Крестовский остров, Елагин остров, Каменный остров. И все это на берегу Финского залива. И эти острова омываются Невой. Большая Нева, Малая Нева, Средняя Невка, Крестовка. В общем настоящее водное царство.

Школа, в которой я занималась, была хорошая, в два этажа. Заходишь — сразу центральная лестница идет на подъем. И большой простенок между высоченными окнами. И в этом простенке висел огромный портрет Сталина с дочерью Светланой на руках. И броская надпись: «Счастливое детство»!

Я хоть и пухляшка была, но по росту третья в классе. И когда четвертый класс заканчивала — а он выпускной, с экзаменами по всем предметам — перед уроками проводила в коридоре физкультурные занятия с малышней: делаем раз, делаем два, взмахи руками, наклоны…

Довоенное детство у меня действительно было счастливое.

Мама не работала. Так папа был настроен: «Веди домашнее хозяйство…» И у нас была идеальная чистота. Перед войной мебель обновили: купили новый буфет, дубовый книжный шкаф. На столе всегда вкусный и сытный обед. А пироги какие! За парным мясом мама специально ездила на Ситный рынок. И готовила замечательные котлетки. И рыба была — треска, корюшка, судак. Даже вкус банана я узнала еще до войны.

Я была единственная дочь в семье, поэтому мне — все внимание.

Голод

— Война перевернула все. Все абсолютно.

Напряженность, какое-то предчувствие скорой грозы в настроениях людей было заметно, конечно, задолго до 22 июня. Помню, как на нашей кухне — любимом месте общения — собирались мужчины и о чем-то взволнованно спорили. Нас, детей, в это время выпроваживали. Ноя же любознательная, мне 12 лет. Потом уже мама мне рассказала, о чем тогда спорили: будет война или нет. Папа считал, что войны не должно быть. Раз заключили пакт о ненападении, то войны не будет. Да и Сталина уважали, верили ему. Сосед, мудрый дедушка Иван Седов утверждал обратное: «Что-то плоховато дело. Будет война, будет. Готовьтесь!..»

И вот 22 июня — дедушка оказался прав.

Ночью нас подняла тревога. Мы еще подумали — учебная тренировка. И раньше же тревоги случались, особенно в белофинскую войну. Привыкли уже к этому. Вышли на улицу. А на соседнем доме — это первый дом Константиновского проспекта с гастрономом — над входом в магазин висел репродуктор. И сирена — завывала, завывала. День и ночь. Люди сбегались: что произошло?

Тогда и объявили войну. И все новости потом мы узнавали по этому репродуктору.

Паники не было. Папа ушел на завод. А мама с соседками стали закупать продукты. И скоро просто сумасшедшие очереди образовались прямо во дворе. И кто не ленился — немножко припас. По дому у меня очень много было подружек — кому десять лет, кому двенадцать. И мы все в очереди сутра. Чуть свет — туда: очередь занимаем. Потом мама подойдет или кто-нибудь из соседей. Помногу не давали: по полкило макарон, крупы, гороха. Вот так немного припасли продуктов, и это очень помогло. А у нас соседка была — Наталья Ивановна Тригорина, жила с сыном-студентом. Скромно жили, небогато. Она работала билетершей в кинотеатре «Баррикада» — доход невысок. А муж артист, почему-то семью бросил. Вот Наталья Ивановна спросит порой: «А очередь большая?» — «Конечно, большая. Но вы приходите к нам. Пристраивайтесь…» Но она не приходила, ничего не запасла. И они погибли первыми в нашей квартире. От голода первыми.

Это страшное испытание — голод. Даже трудно представить, какое это чудовищное испытание… Продукты таяли, те запасы, которые мы в очередях закупили, скоро истощились… Мама ходила на Ситный рынок, пока были силы. Что-то там продавала или меняла. А силы покидали… Соседка скоро умерла, Наталья Ивановна… Тригорины — они как раз за стенкой жили. Наша комната и рядом соседняя. Продуктовых запасов они не сделали, а по карточкам-то что? Ничего. Когда Бадаевские склады сгорели, каждую неделю сбавляли норму хлеба. И стали только один хлеб давать — ничего больше. И 13 ноября было снижение нормы хлеба, это день, когда папа погиб. 20 ноября, через неделю, мы его хоронили, и нам тогда выдали 125 граммов хлеба… 125 граммов — это же был совсем небольшой кусочек, в пол ладошки. И это — на целый день. И больше ничего. Вот как тут жить?..

У меня постоянно в памяти — магазинный зал заполнен людьми. Негде пройти и встать. Очередь змеей вьется. И буквально держимся друг за дружку, чтобы никто не упал. Очень тесно. Когда наконец к прилавку протиснешься — глаз не сводишь свесов. И все тоже смотрят. И впереди стоящий, кто получил, и кто дальше за тобой — у-у, как смотрели на весы. А весы такие: тут стрелочка, тут подставочка, куда хлеб кладут, а тут гирька. И с этой стрелочки никто глаз не сводил. Чтобы тютелька в тютельку было — 125 граммов. Вот и получалось — отрежет тетя ломтик в пол ладошки, квадратик хлебушка отрежет. Потом еще отрежет, положит довесочек. И опять на стрелку. Бывает и еще положит. Наконец выдаст — и я его в мешочек, в тряпочку. И за пазуху, и пошла домой.