Блокадные девочки - Бакин Виктор Васильевич - Страница 12

Произошла заминка, а потом раздался дружный хохот. Кто-то, перегнувшись, схватился за живот и застонал, молоденький солдат повалился на койку и задрыгал ногами. В комнату начали заглядывать раненые из других палат, вбежала всполошившаяся медсестра, показался высокий пожилой врач. Раненые гоготали так, что звенели стекла в окнах и дребезжал графин на тумбочке.

Я стояла по-прежнему на середине палаты и озиралась по сторонам, не зная, уйти или остаться: обычно труд самодеятельных артистов вознаграждался.

Меня попросили повторить концовку еще раз, потом потащили в соседнюю палату тяжелых. Там я еще раз выдала «Скифов» со своим вариантом окончания поэмы. Реакция была та же.

И лишь один не смеялся. Он лежал на спине как-то слишком прямо. Именно он подозвал меня к себе и велел наклониться.

— Запомни, девочка, с поэзией надо быть на «вы», — с трудом выговорил он, в груди его что-то клокотало. — И никогда не забывать снимать шляпу, когда имеешь дело с русской поэзией!..

Когда мы уже выходили из госпиталя, меня окликнули:

— Эй, скифа, погоди!..

Ко мне подошел смешливый молоденький солдат и стал пихать впустую корзину (в ней мы принесли раненым ягоды) кульки и кулечки с разной снедью: колотый сахар, леденцы и даже селедку.

Ёлка

Узнали о разгроме немецко-фашистских войск под Москвой. Вот это событие, радости-то сколько было! Думали и верили очень: раз из-под столицы фашистов турнули, значит, и от Ленинграда скоро погонят. Чуть-чуть еще подождем и домой поедем.

В таком приподнятом настроении и Новый год встретили. Елку устроили замечательную. Вместо настоящих игрушек — в деревне их откуда взять? — развесили маленькие репки, морковку, лучок. Знали взрослые, что очень любим мы леденцы. Когда сахар был, сами их готовили. Наберем маленькую ложку сахара — и на «буржуйку». Сахар на печке плавится, потом, когда остынет, выбиваем его из ложки — чем не конфета. Но леденцов найти не смогли, не было и сахара. Тогда наш повар стушила белую кормовую свеклу, растолкла, посыпала клюквой. Изумительное праздничное блюдо вышло.

Шутили, смеялись много, встречая тот 1942 год. Надеялись скоро войне конец. А она, проклятая, вон еще сколько длилась.

Соль

Соль тогда представляла большую ценность. Эквивалентом соли был хлеб, эквивалентом хлеба — жизнь. Так что соль стала равнозначна жизни.

Завтракали и обедали мы всегда в столовой, в помещении, где жили мальчишки и располагались все наши хозяйственные службы. Наш девчачий дом находился от этого здания на приличном расстоянии, в центре деревни. На ужин мы не ходили, носили его поочередно все девчонки. Огромный медный чайник, правда, не доверяли никому: еще ошпаримся. Его носила в дом дежурная воспитательница. Ужин состоял из куска хлеба, крупной желтой соли и горячего чая из заготовленных летом цветов иван-чая и листьев смородины.

Бывало, в комнате потрескивает огонь в круглой, совсем городской печке, а ты сидишь за длинным столом и долго-долго ешь-пьешь, растягивая удовольствие. И блаженно думаешь: вот окончится война, купишь целую буханку хлеба да посыплешь большущий ломоть солью и будешь есть, пока живот не лопнет…

Это произошло в декабре сорок второго. Однажды вечером мы ужинали, как обычно, хлебом с солью, вошла немолодая женщина и униженно попросила, протянув кусок хлеба:

— Сольки маненько, дочушки!

Мы знали эту женщину. С ее дочкой Маней мы учились в одном классе. В школе, на переменах, Маня, нагнувшись под парту, ела картошку. Ела не очищая, жадно подбирая крошки даже с пола. Мне почему-то было жаль Маню, но ее повадки — потихоньку, под партой, чтобы мы, не дай Бог, не выпросили — озлобляли нас, вечно несытых, интернатских, и мы дружно испытывали к ней нечто вроде презрения. Жадюга!..

И поэтому, нисколько не задумываясь, я забрала горбушку и ссыпала в ладонь женщины соль со своего куска хлеба. Зойка отдала ей и свою порцию.

И женщина, униженно сгорбившись, спрятала горсточку соли за пазуху.

Только когда она ушла, мне стало необъяснимо стыдно и неловко, будто я нечаянно заглянула за ситцевую соседскую перегородку. Вспомнилось бледное, всегда сонное лицо Мани, ее вялая походка. Нет, не жадюга она. Она голодная, вот что!..

После этого случая я подсовывала соль Мане: клала рядом с портфелем в парту маленький газетный кулечек, но так, чтобы Маня сразу его заметила.

Подарки из блокадного города

С марта сорок третьего года мать стала часто присылать мне деньги, реже — посылки: конфеты, шоколад и однажды кулечек изюма. В каждую посылку вкладывались книги.

Первая посылка из Ленинграда стала событием для интерната и, пожалуй, всей деревни. Ее торжественно внес в комнату председатель колхоза, пожилой мужчина с деревяшкой вместо левой ноги. В порыве бурного изумления ребята бросились потрошить посылку. Там оказались изюм, жестяная коробочка с монпансье и книги «Марийкино детство», «Пятнадцатилетний капитан» и два учебника для второго класса. С обидой подумалось: неужели мама забыла, что я уже в четвертом? Сообразительная Зойка схватила книгу, раскрыла — все ахнули: из нее вывалилась толстая плитка шоколада. Раскрыли второй учебник. Вместо вырезанных по центру страниц лежал такой же шоколад, замаскированный нетронутыми листами.

Так шоколад прорвался через фронт. После войны мама рассказывала, что с сорок третьего года карточки на сахар часто отоваривались конфетами, преимущественно, монпансье. Однажды повезло: выдали изюм. А шоколад?.. Платой за него стала донорская кровь истощенной от голода матери.

Посылка тогда воспринималась, как должное: мама прислала — а как же иначе? Лишь через много лет оценила я материнские подарки из блокадного города.

…В тот вечер трактора мы так и не дождались. Пришел из совхоза ответственный товарищ, сказал: «Застрял трактор, сегодня уже не вытащить…» Следующий день ждать стали, на лучшее надеялись. К утру вытащили трактор, только вот колесо оторвали, теперь для движения он не пригоден.

Семь километров до Башарова оставалось, всего только семь, а так и не смогли мы их преодолеть. Не получилось. Так и не увидела в тот раз Идилия Ганеевна Овчинникова те места, где был расположен ленинградский интернат, не посидела, как загадывала, на его фундаменте (от дома-то только фундамент и остался). Лишь с людьми, что знали ее в пору военную, встретилась, поговорила от души. Да повспоминала сними: для воспоминаний бездорожья нет…

Блокадный Ленинград. Хроника

Январь 1942?г.

К 1 января были восстановлены железнодорожные мосты между Тихвином и Волховом, и по ветке пошли первые поезда с продовольствием.

Государственный комитет обороны принял постановление об эвакуации 500 тысяч человек. К этому времени в городе от голода умерло не менее 180 тысяч мирных жителей. С февраля начался массовый вывоз блокадников сначала по железной дороге до станции Борисова Грива, а затем на автобусах, грузовых машинах через Ладогу до Волховстроя, где их пересаживали на поезда для отправки вглубь страны.

В январе было эвакуировано 11 тысяч человек, в феврале — 117 тысяч, в марте — 221 тысяча, в апреле — 163 тысячи. Всего за неполные четыре месяца по зимней дороге вывезли 514 069 человек.

24 января прошла вторая прибавка хлебного пайка: рабочие и ИТР стали получать 400 граммов в день, служащие — 300, иждивенцы и дети — 250, войска первой линии — 600, в тыловых частях — 400 граммов.

Февраль 1942 г.

Заработала железнодорожная ветка Войбокало — Кобона, связавшая восточный берег Ладожского озера с сетью железных дорог страны.

С 11 февраля вновь произведено повышение норм выдачи хлеба. Рабочие и ИТР стали получать 500 граммов, служащие — 400, иждивенцы и дети до 12 лет — 300 граммов хлеба вдень.