Пол и секуляризм (СИ) - Скотт Джоан Уоллак - Страница 45

Исторически слово «эмансипация» часто считалось синонимом освобождения или свободы, но не равенства. Так, для сына или жены в Древнем Риме эмансипация чаще означала лишение наследства, а не возможность добиться равного положения с отцом или мужем. И хотя английские католики завоевали некоторые гражданские права в XIX веке, они не получили тех социальных и экономических привилегий, которыми пользовались прихожане протестантской церкви Англии. Бывшие рабы в Америке после Войны Севера и Юга рассматривались как те, кто свободно распоряжается своей рабочей силой, но не считалось, что они относятся к той же категории, что и белые работники, или же белые граждане. «С этой точки зрения, — пишет Хартман, — эмансипация кажется не столько великим событием освобождения, сколько точкой перехода между рабством и расовым угнетением»[477]. Юридические режимы промышленного капитализма рассматривали работодателей и работников как равные стороны трудового контракта, но их социально-экономический статус никогда не был одинаковым. Точно так же предоставление женщинам права голоса в XX веке не стерло границ полового различия, которыми издавна обосновывался отказ им в этом праве (глава 3). Промышленная революция принесла увеличение количества рабочих мест для женщин, но это не дало им большего паритета с мужчинами. Не привели к новому режиму гендерного равенства и «пробуждающие сознательность» феминистские движения второй волны. Прекращение юридического и/или психологического угнетения не всегда приносило социальное, экономическое или даже политическое равенство с теми, в чьих руках некогда были бразды правления, или с теми, кто никогда не испытывал на себе подобных форм господства.

То, что эмансипация и равенство — не синонимы, явствует из классического для либеральной теории конфликта между формальными и сущностными правами. В этом была суть критики, которой Маркс подверг Бауэра в работе «К еврейскому вопросу». Там Маркс пишет об эмансипации в следующих терминах:

Иными словами, индивиды становятся тождественными друг другу через абстракцию — но только для узких целей политического участия и юридического статуса. Универсальный характер национального суверенитета зависит от его расхождений с социальными частностями. Равенство перед законом служит абстрагированию индивидов от властных отношений, в которых они находятся. Распространение эмансипации на ранее исключенные группы не меняет структуру господства и неравенства в общественной сфере. Вместо этого оно натурализует эти структуры тем, что включает их в понятие гражданского общества и убирает в качестве объектов из поля политического внимания. Маркс напоминает читателю, что «политическое аннулирование частной собственности не только не упраздняет частной собственности, но даже предполагает ее»[479]. Частная собственность, таким образом, становится фактом жизни, а не предметом социального и политического оспаривания.

Пожалуй, именно понятие абстрактного индивида в либерализме смешало определения эмансипации и равенства, из‑за чего сложилось мнение, что, поскольку индивиды считаются равными перед законом, они схожи во всех областях жизни. Основания для отождествления были в разных политических теориях разными и включали достоинство, эмпатию, веру в Бога, способность убивать друг друга, разум, эгоизм и страсть. Абстракция приписывает некие универсальные черты как основание для тождественности индивидов; это вымышленная необходимость политической теории, исторически она дает основания для включения и исключение из гражданства.

Историю репрезентаций индивида как базовой общественной единицы, в которой были бы представлены различные метаморфозы абстрактного индивида политической теории в социальное и экономическое существо в разные моменты времени, еще предстоит написать. Маркс связывает политическую идею формального равенства с экономическим понятием рабочей силы. Как только индивиды начинают представляться абстрактно, «все виды труда выражаются как одинаковый и, следовательно, равнозначный человеческий труд»[480]. Абстрагирование исключает неравенство из рассмотрения; это способ сокрытия и деполитизации различий субстанции и ценности. В этой истории абстрактного индивида по ходу дела возникали важные возражения и модификации: групповая идентичность как фундаментальный фактор формирования субъективности (класс, раса, этничность, гендер, сексуальность, религия) и потому основание для политической мобилизации и репрезентации (трудовые партии, квоты, пилларизация в Бельгии и Нидерландах, закон о parité во Франции); идеи коллективной ответственности, воплотившиеся в государстве всеобщего благосостояния; позитивная дискриминация как способ корректировки дискриминации, основанной на негативных стереотипах; и кооперация, а не конкуренция, осмысляемая как базовое качество человека. Но индивид все равно оставался в центре западной либеральной демократии, с новой силой дав о себе знать в неолиберальную эпоху[481].

Конец 1970‑х годов ознаменовался вступлением в эпоху обостренного индивидуализма в неолиберальной политике Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональда Рейгана в США. Сегодня, в эру глобализации, все аспекты жизни стали более «рыночными», и роль государства сузилась до роли защитника рыночных сил и индивидуального самоопределения. Общество мыслится как масса, состоящая из самоактуализирующихся индивидов, их судьба — отражение их собственного выбора, условия их жизни — мерило ответственности за нее, которую они взяли (или не взяли) на себя[482]. Термин «самоопределение», некогда ассоциировавшийся с освобождением бывших колоний из-под имперской власти (и получением ими национального суверенитета), теперь вошел в лексикон психологии. «Теория самоопределения» (SDT), относительно новая область социальной психологии, утверждает, что потребность человека в «компетентности, автономии и отношениях» является «универсальной и дается от рождения». Автономия, согласно эмпирическим исследователям, создавшим эту область, — «это универсальная потребность быть каузальным агентом собственной жизни и действовать в гармонии с собственной интегрированной самостью»[483]. Теория самоопределения предлагает современной секулярной, западной политической теории фантазию о самоопределяющемся индивиде в качестве универсальной, стандартной модели любого цивилизованного поведения. Эволюционная биология фундирует эту фантазию в биологии видов: предполагается, что современный индивид — результат долгого процесса «естественного отбора». Из этой перспективы эмансипация — не вопрос о свободе от прежних преград, но понимания себя в современных западных категориях, а равенство подразумевает тождественность свободных, самоактуализируюшихся индивидов.

Овеществление желания

Какой вывод мы должны сделать из того факта, что риторика демократии, стоящая на службе у глобального капитала, отныне включает язык сексуальной эмансипации и ее воображаемое отождествление с гендерным равенством? Какую работу делает этот язык? Для ответа на эти вопросы может пригодиться понятие «овеществления» — в значении, в котором его использует Кевин Флойд. Флойд заимствует этот термин у философов Франкфуртской школы, использовавших его