Пол и секуляризм (СИ) - Скотт Джоан Уоллак - Страница 22

В Британии и во Франции филантропы, феминистки и законодатели организовывали общества, поощрявшие эмиграцию женщин в колонии по самым разным причинам: в случае незамужних женщин — для того, чтобы найти работу; чтобы учить и воспитывать коренное население; чтобы избранные женщины (то есть «приличные», из среднего класса) могли стать женами мужчин-поселенцев, нуждавшихся в белых супругах, раз они хотели «заселить колонии» и тем самым гарантировать свое постоянное присутствие. Выражалось некоторое беспокойство по поводу того, создавались ли эти общества исключительно в целях «матримониальной колонизации», и даже самые рьяные сторонники этого плана старались не говорить о нем прямо[212]. Например, в 1897 году М. Дж. Шайи-Берт, перечислив на многих страницах все остальные причины, поощрявшие эмиграцию незамужних женщин во французские колонии, заявил, что существует «резерв — да простят мне это коммерческое выражение — молодых девушек, не имеющих работы и будущего», которые могли бы стать хорошими невестами для мужчин-переселенцев[213]. Он добавлял, что колонии были более фертильным местом для будущего французской расы. Если в метрополии рождаемость падала вследствие пагубного влияния промышленности и роста городов, в колониях «естественная плодовитость французской расы могла быть восстановлена» при помощи браков в богатых сельскохозяйственных условиях Востока[214].

Эти браки понимались в категориях нуклеарной семьи и служили не только для нормализации семейных практик, но и для того, чтобы внедрить единый стандарт владения имуществом, которое находилось в распоряжении мужчины, стоявшего во главе домохозяйства. В Соединенных Штатах совместное общинное владение землей у коренных индейцев считалось иррациональным, противоречащим постулатам контрастного права. Для того чтобы изменить это положение вещей, использовалось много разных стратегий. Образовательная система, направлявшая индейских детей в школы-пансионы, была нацелена на то, чтобы оторвать учащихся от племенных родственных союзов, обучив их ценностям (белой) «цивилизованной домашней жизни»[215]. Комиссар по делам индейцев с 1887 по 1892 год Томас Дж. Морган называл индейских детей «бездомными», «не сведущими в простейшем искусстве, которое делает дом возможным»[216]. Цель была в том, чтобы привить модели семьи как индивидуальной домашней единицы, в которой мужчины обращались бы с женщинами «с той же галантностью и уважением, с какими они относились к их более счастливым белым сестрам»[217]. Школьная политика, пишет Марк Рифкин, поддерживала федеральную программу (Акт об отводе земли, 1887 год), забиравшую землю из управления племени под предлогом требования об индивидуальном владении.

Одним из главных механизмов, помогавших это сделать, было институциональное стирание коренных форм родства и коллективных географий, устанавливавшихся и поддерживавшихся через подобную сеть привязанностей/обязательств. Землеотводы не только делились на мелкие части, передаваемые «главе семьи», что способствовало укреплению определенного видения того, что считать семейной единицей, акт также постановлял, что «закон о происхождении и разделении, действующий в Штате или на Территории, где располагались земли, применялся и к ним», препятствуя усилиям коренных жителей по объединению своих притязаний через широкие цепочки семейной принадлежности или поддержание связей племенного отвода посредством передачи земли по альтернативным линиям происхождения/аффилиации[218].

В Германии консервативные правительства и социологи сосредоточились на домохозяйстве с нуклеарной семьей как альтернативе тому, что они воспринимали как хаос и потенциально подрывную политику городской, пролетарской жизни. Согласно историку Эндрю Циммерману, социологи (среди которых был и Макс Вебер) изучали организацию издольного арендного земледелия на американском Юге до начала Гражданской войны. Они надеялись, что государственная поддержка семейных ферм может стать оплотом, противостоящим социальной демократии в Восточной Пруссии, а потом и в колониях в Африке. Они представляли, что фермеры сгруппируются в небольшие домохозяйства — «бастионы патерналистской иерархии», которые обеспечат «благосостояние всей нации», «политическую конституцию и не только»[219]. Персли описывает один провалившийся строительный проект в Ираке в 1940–1950‑х годах (проект поселения Дуджайла) в похожих категориях. Целью было создание независимых сельских домохозяйств, в центре которых находится жена, обученная ведению домашнего хозяйства, но не для того, чтобы

Это пример политики, которая была направлена не непосредственно на женщин, а на «социо-политический беспорядок», последовавший за капиталистическим развитием. Когда семья стала единицей, вносящей порядок, место женщины в ней стало объясняться в терминах домашней роли, которую женщины «естественным образом» занимали в секуляристском дискурсе. В этих семьях, добавляет Персли, независимость фермеров обеспечивало не только индивидуальное право на землю, но и «юридически консолидированный патриархальный контроль над женщинами и детьми, в по-новому определенной „семье“»[221]. Эта модель фермы с нуклеарной семьей как основы здоровья нации сохранялась еще долгое время после провала проекта Дуджайла. Она стала частью политической платформы революционеров, свергнувших монархию в 1958 году.

Политическая экономия

Нуклеарная семья имела центральное значение для капиталистического развития. В дискурсе секуляризма она изображалась не только инкубатором нации, но инкубатором рабочей силы, производительной энергии, которая связывалась с телом мужчины. С точки зрения теоретиков политэкономии, превосходство мужчины в силе и навыках делали женщину «несовершенным» работником, но в то же время более дешевой рабочей силой для выполнения некоторых рутинных, не требовавших квалификации задач. В работах этих теоретиков XVIII и XIX веков гендерное неравенство выдавалось за структурный аспект капиталистической экономики. Мужчина должен зарабатывать «семейную заработную плату», чтобы содержать жену и детей, писал Адам Смит, в противном случае «раса таких работников не продлится дольше одного поколения». И наоборот, заработки женщин считались дополнительным источником дохода, «из‑за того, что она должна была заниматься уходом за детьми… [этих заработков] ей предположительно не хватило бы, чтобы себя обеспечить»[222]. Согласно французскому экономисту Жану-Батисту Сею, рождение женщиной детей и ее домашний труд не производят стоимости; они — сырье, из которого благодаря заработку мужчины появляются новые поколения работников. Эжен Бюре писал в 1840 году, что «с точки зрения промышленности, женщина — дефективный работник»[223].