По слову Блистательного Дома - Гаглоев Эльберд Фарзунович - Страница 89

– Мои они!

И мягким котом уходит в сторону Хамыц, и меч его вроде слегка касается шеи того, что справа, но голова взлетает, и залитый кровью второй слегка сбивает темп своих смертоносных замахов, и тут мечи его разлетаются в стороны, и он валится на землю от страшного удара ногой.

– Говорить с нами будет. Потом в жертву Артагу его отдам. Пусть там служит ему, – потом сбивает на затылок шлем. И наконец улыбается: – Ха! Что, всех убили?

– Похоже, всех, – отвечаю и оглядываюсь. – Всех.

Все болит. Слезаю с коня и сажусь на землю. Оглядываюсь.

– Мы, разве что, остались.

– Вставай, алдар. Пойдем раненых смотреть, оружие собирать. Я где-то Высокую Сестру оставил. А где брат мой, Баргул?

Отвечать не хочется, и я лениво машу рукой в сторону, где принял последний бой малолетний стрелок.

Лицо Хамыца делается страшным. Большим котом он кидается в ту сторону. Скоро возвращается, неся на плече тело Баргула. На залитом кровью лице опять белозубая улыбка.

– Ха! Хорошие шлемы делают в стране Рум.

Я неверяще смотрю на мальчишку. Голова на месте. И начинаю ржать. Как конь. И Хамыц довольно вторит мне. Потом улыбка гаснет.

– Пойдем, алдар. Тот, кого Саугрим зовут, плохо ранен. Сильно.

Встаю. Иду.

Из спины рудокопа торчит обломок копья. Но он в сознании. Жив еще. Только, похоже, недолго ему жить осталось, совсем недолго. Как ни плохо я в ранах разбираюсь, но то, что это смертельная, сомнений у меня нет. Весь наконечник копья утонул в мощном теле рудокопа. Вот тебе и непроницаемый доспех кожи огнистого змея.

За губах Саугрима пузырится кровь. Пузырится, когда не течет вольно. Странная такая, почти черная.

– Наклонись ко мне, человек Саин.

Я уселся рядом. Наклонился.

– Что я могу для тебя сделать?

– Слушай, человек Саин. Выполни мою просьбу, и не будет знать пределов благодарность моих братьев.

– Не нужна мне их благодарность. Чем помочь тебе?

Затянутый болью глаз удивленно уставился на меня.

– Даже лорды не отказываются от благодарности рудокопов.

– Я не лорд, – отрезал. – Боюсь, Саугрим, у тебя не так много времени. Говори.

Он закрыл глаза. Улыбнулся? Тяжело вздохнул. Помер, что ли? Ан нет. Открылись глазки-то.

– Неправильно будет, если тело мое в Чертоге Ушедших не упокоится. Поклянись самым святым, что есть у тебя забыть то, что я тебе скажу, выполнив мою просьбу.

– Мамой клянусь!

– Что такое мама?

Вот же темный. Шахтер, одним словом.

– Это моя мать.

– Хорошая клятва, – одобрил мои слова Саугрим и опять глазки свои светлые прикрыл.

– Эй, не умирай давай, – потряс я его за подбородок.

– О, Саин! Смотри, Калман тоже живой, – прервал мою беседу вопль Хамыца.

И правда. Поддерживая еще одного Хушшар с перевязанной ногой, к нам подходил руководитель союзных сил. Видок у него, правда, был, доложу я вам. Кольчуга на груди вспорота, некогда щегольский небесно-синий прикид мало того что изодран в хлам, еще и залит кровью. И своей. И чужой. Щека разрублена. Но глаза веселые.

– С победой вас, братья, – поздравил и шлепнулся рядом со мной на задницу. Раненный в ногу, сцепив зубы и шипя от боли, улегся на траву.

– Хороших врагов нам послали Великие. Возблагодарим их.

Зубами выдрал пробку из принесенной с собой фляжки и с бульками перелил часть ее содержимого в распахнутый рот. Все с некоторой завистью уставились на эгоиста. Судя по всему, он почувствовал наши взгляды, потому как пьянство прекратил.

– У меня осталось трое, старший, – передал мне флягу. – Хороших врагов послали нам Великие.

– Сколько? – спросил я, утерев губы и перебросив емкость Хамыцу.

– Двое моих считают. Умелые были воины. Ты хороший командир, старший. В прямом бою мы стали бы прахом под копытами их коней. – Он помолчал. – Если бы не твой воин в странном доспехе и этот павший герой, вряд ли довелось нам победить. Наши доспехи жидки против их клинков. Разили насмерть.

– Он жив.

– Кто?

– Павший герой. Только умирает.

Калман неверяще посмотрел на меня.

– Как жив? С такой раной, – и бесцеремонно ткнул рукой героя. – Эй, достойный, ты правда жив?

Саугрим с усилием раскрыл затуманенные болью глаза.

– Так что же ты молчишь? – укоризненно уставился на меня Калман.

– Ты маг? Целитель? – огрызнулся я.

– А, – отмахнулся он рукой. Вскочил. Сорвал с пояса какую-то баклажку. Потряс. – Мало. У тебя осталось? – спросил у лежащего.

– Чуть совсем. Этот пес мне ногу едва своим мечом не оторвал.

– Эба! Даргкух! – закричал Калман.

К нам подбежали двое Хушшар. Один с перевязанной рукой, второй целенький, чистенький, будто и не дрался.

– Есть у вас? – показал баклажку. – Рудокоп жив еще. Бегом соберите у всех, кому уже не нужно.

Скоро одиннадцать баклажек стояли у его ног.

– Вам это, братья, не нужно теперь, – грустно пробормотал Калман. – Скажи своему другу, очень больно ему сейчас будет.

– Мне и так больно, – прохрипел Саугрим. – Умереть спокойно дайте. С Саином поговорить дайте.

– Какое умереть! – возмутился Хушшар. Его взгляд остановился на мне. – Старший, ты сможешь вырвать копье с одного раза?

Я с сомнением посмотрел на утопший в теле наконечник.

– Я смогу, – поднялся Хамыц. Сбросил остатки доспеха. Встряхнул своими перевитыми жилами руками лучника. – Я смогу. А у тебя этой штуки хватит?

– Хватит, – отмахнулся Калман.

– А на него хватит? – указал Хамыц на все еще лежащего без сознания Баргула.

Хушшар шагнул к мальчишке, быстро присел на корточки, оглядел сочащуюся кровью рану. Сорвал с себя головной платок, приложил к ней, промокнул. На миг мелькнули рассеченные лицевые кости. И сыпанул красного порошка из баклажки.

Мне показалось, что кровь вскипела. Но тут же застыла пеной, которая стала опадать и обратилась засохшей коростой. Баргул выгнулся дугой, размяк и вдруг громко захрапел.

– Теперь до вечера спать будет, – довольно сообщил Калман. – Тебе не надо ли? – спросил, с сомнением глядя на иссеченное тело Хамыца.

– Мне спать рано, – указал тот на Саугрима. – Поторопимся.

– Если до сих пор от такой раны не умер...

– Что делать надо?

– С одного рывка копье достань.

– Придержите.

Я уселся на широкую, как стол, задницу рудокопа, раненный в ногу навалился на плечи. Саугрим еще попытался прохрипеть что-то.

Мышцы Хамыца стали рельефнее, страшно раздулись жилы на шее, он дернул, и копье, скрежетнув по панцирю, вылетело из раны. Громко заорал Саугрим, нас всех залило фонтаном крови. А Калман сыпал и сыпал горстями красный порошок в не желающую закрываться рану, из которой бил темно-красный ключ. И пересилил-таки порошок. Шапка красной пены встала над спиной рудокопа и, на глазах густея, стала опадать.

– Жить будет теперь, – сообщил Калман. – Только спать будет долго.

Вы слышали грохот лавины? Если вам любопытно, но страшно, то отыщите подземного рудокопа и послушайте, как он храпит.

Я просто свалился набок, надеясь чуток полежать, а также на то, что новости в этот богатый событиями день закончились. Но Судьба показала мне хрен. Чей не знаю, своего-то у нее нет, но здоровенный.

Из высокой травы поднялась девчонка. Симпатичная такая. Рослая, стройная. С милым высокоскулым лицом, украшенным длинными зелеными глазами. Что ее портило, так это синяки под глазами, слипшиеся в колтун от крови волосы и неприятный прицеливающий взгляд. Колючий такой, которым она смотрела на нас поверх двух взведенных арбалетов.

– Шевельнетесь – убью, – просветило нас небесное создание. – Вы – мои пленники.

В плен никому не хотелось. Я заозирался, но двух мародерствующих Хушшар поблизости видно не было. Но только зря она вот так-то.

Раненный в ногу с колен бросился к ней и тут же получил стрелу в живот. А дальше пулять барышне не дали. Один из моих ножей торцом треснул ее в лоб, и почти одновременно по хорошенькой головке сухо шлепнуло копье, которое до сих пор держал в руках Хамыц. Взгляд деятельной особы поплыл, и она стала заваливаться. Второй арбалет нежно щелкнул, и стрела воткнулась в землю прямо передо мной.