По слову Блистательного Дома - Гаглоев Эльберд Фарзунович - Страница 69

– Раз, – загнул палец седоусый.

Верховые не смогли сдержать коней, чересчур маленьким было расстояние, и с разгона налетели на неожиданное препятствие. Дикий лошадиный визг, вопли умирающих людей взлетели до небес.

– Не поверишь, побратим, – обратился седоусый к кавалеру. – Бьюсь сколько живу. Но каждый раз лошадей жалко. Слышишь, как плачут?

При этом лицо его было совершенно бесстрастно, глаза спокойно осматривали разворачивающуюся перед ним трагедию.

– Да уж, – кивнул головой его собеседник, не отводя взгляда от поля боя. – Давай.

И длинная нота разлилась над бьющимися. За строем копейщиков и кольчужников, отбросив травяные накидки, поднялась еще одна линия людей. Одетые в одноцветную зеленую одежду, они одним движением подняли длинные луки, раздался слитный гул множества спускаемых тетив, и десятки стрел устремились в узкие коридоры между страшными сооружениями, сея смерть.

– Два, – загнул второй палец седоусый. – Хорошо пристрелялись.

– Было время, – согласно кивнул головой Горацио.

А стрелы летели почти в упор, вышибая из седел всадников.

Кавалерия, сбитая с налета, теряет две трети своей эффективности. Она страшна таранным ударом, рассыпающим строй, и рубкой вдогон. Теперь же... Просто много верховых людей. Впрочем, уже не так много, как прежде.

Большая группа всадников, ведомая широким воином в стальном доспехе, попыталась обогнуть строй справа, но кони становились на дыбы, падали, роняя всадников. Рухнул наземь и конь широкого, но тот, извернувшись с неожиданной для его комплекции ловкостью, встал на ноги и медведем попер на своих людей. Отталкивая. Отталкивая.

– Граники? – спросил седоусый.

– Они.

– Три, – загнул он третий палец.

– Я же говорил тебе, что они оковывают копыто только по краю, а ты не верил.

– Теперь верю.

Разъяренные всадники, прикрывая друг друга щитами, люто рубили страшные бороны, унесшие столько жизней. Отступать они не собирались. Поубиты родные, близкие, знакомые. Надо кровь взять. И оглядывая поле, харсо порой понимал, что валяются только свои, а до тех, что стоят, еще и не добрались. И яростнее стучали топоры, рассекая неподатливое дерево.

– Если у них найдется хоть одна светлая голова – они отступят, – проговорил седоусый.

– Ты прав, – ответил Горацио. – Давай, – кивнул флейтисту.

Нежный звук разлился над полем. Лучники развернулись и легкой рысью скрылись между телег. В глубине строя раздались удары железа в железо, и кровожадные бревна рухнули, открывая дорогу.

Многие не сразу поняли, что случилось. Утих колючий дождь, вырвавший из седел столько соратников, рухнули бревна, и верховые с визгом кинулись рубить пеших. Но те были решительно против. Как поршни, задвигались длинные копья, и то один, то другой харсо, роняя клинок, валился наземь. Невозможно пробить такой строй. Для этого нужно забыть о себе любимом и раздвинуть копья. И забывали. И бросались. И раздвигали. Но густо торчали копья. Но точно они били. И коней бросали было. Но хитры пешие. Пугают коней блестящие жала. Удары в храп пугают. А копья длинные и торчат густо.

И страх стал вползать в лютые сердца харсо. Нашими все поле покрыто, а эти как стояли, так и стоят. Не пора ли бежать отсюда, пока сами целы.

В десятках, сотнях боев и стычек побывал Бери-бей, но такое видел впервые. Его воины, умелые и жестокие, гибли один за другим, но не могли взять жизни ни одного из врагов. Жалкие трусы окружили себя какими-то странными штуковинами, метали стрелы, и ряды воинов таяли. Таяли. Он потерял коня в странной траве, которая пробила копыто его верного соратника. Почти десяток коней попортили. Псы. Его несколько раз крепко приложило стрелой, спас лишь верный доспех, а троюродный брат Умар, не пожелавший сменить дедовскую кольчугу, вылетел из седла, пробитый этим дурацким оперенным дротиком, таким смешным на вид. А он, страшный Бери-бей, еще ни разу за этот день не усладил свой слух хрустом костей под ударом палицы. Ему удалось поймать коня, потерявшего всадника, и он бросился на ненавистный строй вместе со всеми, когда перестали бить стрелы. Но копье, проклятое копье пробило шею коня. Тот, изумленный страшной болью, встал на дыбы, и неукротимый Бери-бей грянулся оземь всем телом. Позор. Харсо был разъярен. Взбросив себя на ноги, он швырнул свое тяжелое тело навстречу жадным копейным жалам, забравшим так много жизней в этот страшный день. И жала радостно потянулись к нему. Он отшвырнул одно копье щитом, два других разнес страшным круговым движением булавы и, оттолкнув уже безопасные деревяшки, грянул щитом в щит обезоруженного копейщика. Тот пошатнулся, и сразу булава рухнула на шлем, вминая его вместе с головой в плечи. Бери-бей радостно заревел и стал щедрой рукой раздавать удары. Не везло тем, кого они доставали. И в эту брешь, поддерживая своего сотенного, вломились харсо, горящие желанием отомстить.

– Не боишься, побратим? – поинтересовался седоусый. – А то я съезжу.

– У меня Дрозды в третьей линии.

– А в четвертой?

– Топоры.

– Ну тогда ладно.

Лагмар был в бешенстве. Теперь до него дошло, что означает «мастер открытых засад». В чистом поле спрятать две сотни воинов. Да какое там две сотни! Он все спрятал. И гребенки эти дурацкие, и доспехи своих воинов, и самих воинов, и это трижды проклятое проклятие любого воителя – лучников. И мастерство своих пешцов спрятал.

Лагмар в ярости ударил кулаком по луке седла. Конь затанцевал от незаслуженной плюхи. Боль отрезвила сотенного. Он не знал, что делать. Он видел, как упрямо и бессильно бросаются его воины на эту проклятую стену из щитов. И не знал, что делать.

– Пусть отходят, – бросил Лагмар бунчужному.

– Нельзя отходить, – каркнуло рядом.

Лагмар удивленно обернулся на осмелившегося возразить. Конечно, Мараг. Змея старая.

Высокий.

Сухой.

Одноглазый.

Бритоголовый.

Длинноусый старик.

Прадедова кольчуга с откинутым капюшоном. Малый щит на левой руке. Плеть с шипастым шаром на правом запястье. Древний палаш у пояса. Клювастое лицо, черты которого жестки, как скалы.

– Нельзя отходить. Я бился с такими. Наши отходить станут, те в спину ударят. Спешенных выбьют всех. И конным достанется. С сотню потеряем. Те, – указал плетью на конный квадрат под штандартом, – вдогон пойдут. По разу ударят – полсотни нету. Ударить на них надо. Пока с нами биться будут, наши отскочат. А потом и мы отскочим. Хорошо, если сотни четыре уведем. Наших уже едва три осталось. Хорошо бьются нижние.

«Ах, змей старый. Так он уже на мое место метит. Меня судить вздумал, пес?!»

Рука Лагмара лапнула рукоять меча, и тут он увидел летящий ему в голову шипастый шарик.

И страшная боль взорвала череп.

Сквозь красный туман он видел, как правая ладонь старика разжимается, оставляя плеть, и хватает палаш. Длинная полоса стали с визгом полетела из ножен, и больше Лагмар ничего не видел. Стало темно. Вот так.

Мараг вывернул кисть и зачем-то развалил на две половинки взлетевшую в воздух удивленно моргающую глазами голову Лагмара. Сплюнул на упавшие половинки. Ухватил покачнувшееся в седле обезглавленное тело за роскошный красный плащ. Вытер клинок. Спихнул труп под ноги коней. Глянул на второго сотенного. Молодого богатыря, закованного в стальные латы. Тот с удовольствием посмотрел на труп Лагмара. Плюнул.

– Меня слушать будешь – вместе пойдем. Не хочешь – наших братьев сам вытащу.

– Буду слушать, – согласно склонил голову великан. Снял шлем. Черные маслянистые волосы рассыпались по плечам. – Ты старший.

– Ты сказал. Сюда слушай. Возьми своих пять десятков. Впереди поставь в таком же железе, как и ты. Ударь слева.

– Там наши бьются. Через них идти – разгон потеряю.

Мараг удивленно глянул на молодого.