Возлюбленная Верховного Бестиара - Индиви Марина - Страница 12

Ненависть. Ярость. Отторжение. Вот что он должен был испытывать. И они были, но вместе с ними были и воспоминания о нежности и мягкости ее кожи. О взглядах глаза в глаза, когда все казалось таким искренним. Таким настоящим. О ее поцелуях, о ее стонах, о ее криках. Обо всем, что безвозвратно осталось в прошлом и было лишь иллюзией, фальшивкой, сладким самообманом.

– Богдан, – Евгений напомнил о себе, и Богдан вернулся в реальность. В свой кабинет, где он видел Алину в последний раз, в крайне смазанные воспоминания, объяснения которым не находил. Словно действовал как в тумане.

Тряхнув головой, он отогнал от себя лишние мысли, сосредоточившись на предстоящем разговоре. Евгений был не просто главой его сопровождения и другом, за эти годы он стал его советником, возглавлял безопасность во дворце, курировал направление внешней политики и ведомство, созданное по аналогии с Канцелярией в Южной Лазовии. Канцелярия Михаила так и не смогла разобраться в причинах смерти того нулевика, друга Алины. Что же касается него, он за всеми событиями и расставанием с ней просто об этом забыл. Дело закрыли, так толком и не разобравшись, за серьезностью внутренней обстановки. До него дошли эти новости еще до раскола, а потом…

– Ты говорил про новости из Фьерции, – сказал он, глядя на Евгения.

– Да, похоже, что до них тоже дошли новости о вашей с Михаилом встрече.

– Сработало?

– Пока что… да.

– Посмотрим, что будет дальше. Когда Михаил приедет сюда.

Евгений поморщился.

– Ты все же уверен?

Богдан прищурился.

– Поясни.

– Уверен в том, что хочешь союза с ним? После всего, что было. После того, как…

– Не союза. Временного перемирия.

– Ты сам говорил, что лучше пустишь в свою постель черную змею, чем снова с ним заговоришь.

Черные змеи не просто так считались самыми ядовитыми, их укус убивал за минуту. Ни один яд так не действовал, мгновенно, как удар хтиана в сердце.

– Это было в те дни, когда прорывы не вспыхивали по всей Лазовии, а Бездна не рвалась к нам чуть ли не каждую неделю.

На этот раз Евгений нахмурился.

– Ты прав, но…

– Но?

– Мне кажется, ты играешь с огнем.

Богдан усмехнулся, вспомнив полыхающий дом.

– Мы все играем. Всю жизнь. Не скажу, что мне это не нравится.

– Богдан, ты меняешься. – Евгений чуть подался вперед. – Ты и так сильно изменился за эти годы, но когда рядом появилась Алина…

– При чем тут Алина? – он резко перебил его. Резко, холодно, властно, но друг только кивнул.

– Вот при этом. Ты начинаешь разговаривать свысока. Ты приходишь в ярость от малейшего слова о ней. Не говоря уже о том, как ты ведешь себя по отношению к ней и ее дочери. Снежана ребенок, она вообще ни при чем, а Алина – женщина. Какой бы она ни была, ты никогда не вел себя так с женщинами и с детьми. Может быть, ты и ожесточился, но благородство в тебе было всегда. Рядом с ними же ты напоминаешь Михаила. У тебя даже выражение лица становится как у него.

– Все сказал? – чуть ли не прорычал Богдан.

– Все.

– Тогда можешь идти.

Глаза Евгения сверкнули, но больше он ни слова не сказал. Только поднялся, коротко склонил голову и вышел.

Богдан же с трудом подавил желание стряхнуть со стола бумаги, письменные принадлежности и вообще разметать тут все. Ссориться с другом он не собирался, равно как не собирался вести себя с ним так.

Он говорил про Михаила и про черную змею, но если кто и есть черная змея – так это Алина. Стоит ей появиться рядом, она отравляет всех и вся. Но что самое отвратительное, это не мешает ему ее хотеть. Хотеть до безумия, до ярости, до Бездны перед глазами.

Богдан рывком поднялся и направился к двери.

– Пусть Евгений подготовит все для тренировки, – почти прорычал секретарю. Тот покорно кивнул, а Богдан широким шагом подошел к окну и сцепил руки за спиной.

Пульсирующая в нем сила требовала выхода, но, что самое невероятное, до появления Алины он не чувствовал таких порывов. Словно в нем снова проснулась невиданная мощь, объяснить которую было нельзя. Только чувствовать. Принимать. Пытаться с ней совладать, потому что иначе – безумие бестиара. И смерть.

Алина

Сказать, что я чувствовала себя отвратительно – значит, ничего не сказать. Почему-то поступать так с Михаилом и с другими было легко, а с Богданом… я как будто себя заставила опуститься на колени и делать то, что я не хочу. Раньше я никогда не испытывала угрызений совести, потому что я защищала свою дочь, но сейчас мне казалось, что можно было договориться. Достучаться до него как-то иначе. Повести себя по-другому. И от осознания этого внутри оставался мерзкий привкус фальшивой победы.

Радовали только счастливые лица детей: как ни странно, Анна в самом деле не противилась их играм и встречам. Хотя и считала нужным присутствовать, так же, как и я. Пока Зарина и няня мальчиков следили за ними, мы так и сидели, на разных скамейках в парке, по диагонали друг от друга. Она с книгой, и я с книгой. Или в игровой комнате, она на диванчике, я в кресле. Жена, и… непонятно кто.

Когда-то я была Богдану любовницей, хотя верила, что возлюбленной. Сейчас между нами не осталось ничего кроме пропасти лет и непонятного колючего чувства, жалящего, как рой защищающих свои соты пчел. Анна вела себя предельно вежливо, не в пример Катерине, мы обменивались приветствиями, но на этом все. Я не чувствовала от нее злобы в свой адрес, и это обескураживало.

Возможно, потому что я привыкла жить, как на вулкане, под перекрестным огнем ненависти Катерины, ее дочерей, большинства прислуги, считающей, что я добилась всего через постель Михаила. Здесь было иначе. Даже то, что случилось с Зариной в первый день, выяснилось. Оказывается, горничная Марики настроила прислугу против нее и меня, и ее встретили довольно холодно.

Анна же, когда узнала об этом, отчитала и ту, и другую. Мне это донесла та же самая Зарина, которая спустя несколько дней благодаря доброму нраву уже успела подружиться с другими горничными и теперь, кажется, полностью освоилась. Что точно нельзя было сказать обо мне.

Несмотря на отсутствие враждебности и необходимости постоянно опасаться за свою жизнь и жизнь Снежаны, я не могла привыкнуть к близости Богдана. Знать, что он где-то рядом, в том же самом дворце, и делит ложе с Анной, было невыносимо. Кажется, я сама начинала ее ненавидеть и превращалась в Катерину, и это угнетало. Изматывало, раздражало, злило!

Будь Анна похожей на жену Михаила, ненавидеть ее было бы легко и просто, но она не была. В ее взглядах, которые я ловила во время наших коротких встреч, читалась лишь какая-то легкая грусть и тоска, причем у меня создавалось чувство, что никак не связанные со мной. Зачастую она смотрела на меня, будто сквозь, будто находясь отсюда безумно далеко. Я замечала это, когда она порой отрывалась от книги, поднимала глаза, но мысленно будто оставалась там же, в вымышленных мирах и событиях.

Так продолжалось каждый день, но однажды Анна не пришла. От няни Мирона с Матвеем я узнала, что ей нездоровится, и почему-то мне стало от этого грустно. Как будто ее молчаливое присутствие стало для меня обязательным и даже поддерживающим. Поддерживающим в моей решимости не встречаться с Богданом, не желать его, отказаться от него тогда, несколько лет назад.

– Нет, это – сюда! – Снежана ткнула пальцем в башню, которую она строила с братьями. Меня уже не смущало это «с братьями», я смирилась с тем, что это так и есть. Тем более что мальчики были замечательные, о таких братьях можно было только мечтать. Они чуть ли не сдували со Снежаны пылинки, таскали ей игрушки, ни разу не один из них не вел себя надменно. Вот и сейчас Мирон не стал спорить и поставил кубик туда, куда она просила.

Выносить эту идиллию у меня больше не было сил. У дочери от счастья сверкали глаза, я же внезапно почувствовала, что задыхаюсь: несмотря на распахнутое настежь окно и свежесть от недавно закончившегося дождя.