Ночная ведьма - Малаваль Шарлин - Страница 3

А сейчас он стоял на стреле крана во весь рост, понадежнее расставив ноги, чтобы противостоять порывам ветра. Он медленно повернулся, делая обзорное видео, на секунду снял со лба камеру, чтобы попасть в кадр самому. Лучезарно улыбнулся. Вернул камеру на лоб и сделал знак Павлу.

Саша наклонился, схватился за металл двумя руками и… прыгнул. Теперь он висел только на руках. Посмотрел вниз — под ним больше трехсот семидесяти метров пустоты.

Вот в кадре появились его руки, одну он отпустил…

У Саши впервые мелькнула мысль о том, что произойдет, если он сорвется. От этой мысли слегка закружилась голова, но он овладел собой.

Теперь он оторвал от перекладины мизинец и держался уже четырьмя пальцами.

Вот почему он никогда прежде не задумывался о падении? Сердце колотилось все сильнее. Зачем задумался об этом сейчас? Глупо. Наверняка не к добру. Нет-нет. Он выполнит трюк и спустится к Ирине.

Ирина и Павел так странно смотрят друг на друга.

Саша оторвал от перекладины безымянный палец. Посмотрел в пустоту, потом на свою руку. Попытался укротить мысли в голове, но те пошли вразнос. Он должен успокоиться.

Павел обнял ее за талию.

Его видео будет крутейшим. Лучшим! Все такое крошечное внизу — машины, люди…

Он оторвал средний палец. Вспомнил Ирину, ее немыслимо голубые глаза. Теперь только указательный и большой пальцы цеплялись за перекладину.

Руку свело…

Город… Пустота… Небо… Ветер… Вздох…

Бля-я-я! Это пипец…

Глава 2

Авиабаза в Энгельсе,

февраль 1942 года

Тебе страшно, Аннушка?

Вспомнив эти слова, Аня вздрогнула. Вместе с другими девушками она с трудом продвигалась по рыхлому снегу, доходившему до колен, а то и выше. Мир погружался во мрак, а Аня ощущала странное возбуждение, которое ей было трудно сдержать.

— Но какая же она будет, эта вой­на? — отдуваясь, прошептала девушка, не заметив, что говорит вслух. Ее дед описывал прошлую вой­ну как непрерывную кровавую бойню, когда над месивом тел подымался дикий вой и человеческие вопли. Толпы людей сокрушали друг друга не столько ради победы, сколько в надежде уцелеть.

— Нет, на самом деле тебе интересно, какими окажутся они, — возразила Софья, нарушив молчание, сковавшее девушек с той минуты, как они вышли из поезда.

В вагоне была раскаленная печурка, куда бесперебойно подбрасывали уголь, и все же девушки страшно мерзли в этих теплушках, товарных вагонах, продуваемых всеми ветрами. И ночью они тесно жались друг к дружке, боясь не дожить до утра.

— Кто? — спросила Аня единственную подругу, с которой они были знакомы в Москве, еще до посадки в поезд.

— Да мужчины, конечно!

Софья рассмеялась, вслед за ней развеселилась и Галина, рыжекудрая молодая женщина с выступающим подбородком.

— Вряд ли они отличаются изысканными манерами. И не потому, что они пилоты… По мне, любой мужик всегда остается мужиком! — заметила Галина, заелозив рукой в паху и непристойно вытаращив глаза.

Она провозгласила себя самой многоопытной в этом вопросе в силу своего солидного возраста. И верно, Галине минуло уже двадцать девять, и она была старше остальных.

Аня покраснела, другие девушки расхохотались. Галина от души сыпала скабрезностями и не отказывала себе в удовольствии развлечь спутниц, забавляя их игривыми шуточками.

Путь казался бесконечным, хотя от вокзала в Энгельсе до базы было меньше километра и поклажи у девушек особо не было, лишь крошечные котомки со сменой белья и теплой одеждой. Правда, некоторые не смогли отказать себе в удовольствии прихватить свое лучшее платье, на всякий пожарный.

Галина продолжила анекдот, который начала было рассказывать до Софьиной реплики:

— Этот парень впервые приехал из глубинки в Москву — на заработки. Он в восторге, ему все страшно нравится. Но через две недели его замучила тоска по родине. Строительные работы на железной дороге идут такими быстрыми темпами, что он спрашивает в кассе, не проложены ли уже пути до его родного города Камня и может ли он купить туда билет. По дороге в Москву он прошел до ближайшей станции пешком — двести километров, однако! «Конечно», — отвечает кассирша. «Одноколейка или двухколейная?» — спрашивает парень. «А кто его знает, — говорит кассирша, — две бригады работают с двух концов, и, если состыкуются, будет одноколейная, а если нет, то двухколейная».

В холодном воздухе раздалось лишь несколько вымученных смешков — похоже, добрая шутка не сумела рассеять тревогу девушек, которые шли навстречу ледяному ветру под низким небом, затянутым плотными серыми тучами.

Во время пути они пытались представить, как выглядит авиационная школа в Энгельсе, знакомились, делились жизненным опытом и тревогами, но, как это часто случается, действительность превзошла самые безумные домыслы… Едва они вошли на территорию летной школы, их разговоры мигом смолкли.

Со всех сторон раздались свист и хохот военных — те поджидали прибытия женщин, а теперь обступили их и принялись бесцеремонно разглядывать. Мужчины успели окрестить вновь прибывших «батальоном смертниц». А ведь многие девушки уже умели пилотировать. Некоторые из них до вой­ны даже служили инструкторами.

Предполагалось, что за три месяца учебы с ежедневными четырнадцатичасовыми тренировками и полетами женщин подготовят к экзамену. Под присмотром инструктора им предстояло выдержать симуляцию воздушного боя. По результатам экзамена девушек зачислят в один из трех женских авиационных полков: 586-й истребительный, 587-й дневной бомбардировочный или 588-й ночной бомбардировочный. Лучшие попадут в истребительный полк. Все девушки без исключения — летчицы, штурманы и механики — только о нем и мечтали. Оказаться в одном их бомбардировочных полков считалось провалом, унижением, непризнанием мастерства и самоотверженности. Все они добровольно поступили на военную службу, чтобы схватиться с врагом, напавшим на их любимую Родину. Их тщательно отобрала известная летчица Марина Раскова, лично знавшая Сталина. Сразиться с немцами в равном бою казалось каждой девушке достойнейшим делом. Если им дозволено воевать, то они могли рассчитывать и на самый высокий знак отличия — звание Героя Советского Союза.

И вот десятки женщин-­добровольцев гордо вошли на территорию военной авиационной школы города Энгельса, неподалеку от Саратова, на другом берегу Волги.

— А почему нас не предупредили, что на вой­не разрешены такие парады. Мы бы тоже поучаствовали, — смеялись вокруг мужчины.

Для женщин был зарезервирован Дом офицеров. На авиабазу в Энгельсе прибывали и другие полки призывников, которых готовили к отправке на фронт в течение трех месяцев. Встретить перед будущими боями женщин казалось нежданной удачей, некоторые военные рассчитывали ею воспользоваться. Одни нацелились завязать интимные отношения, но другим зрелище странной женской процессии казалось крушением надежд на победу.

Конечно, до начала вой­ны в стране были известны имена нескольких прославленных летчиц, но они не участвовали в военных действиях.

— Если уж на вой­ну бросают баб, дело дрянь, — вздыхали скептики.

И ­кто-то из солдат глумливо протягивал девушкам метлы.

Будущие летчицы старались не замечать презрительных взглядов и притворялись, будто не слышат свиста и насмешек, спрятав испуг под смущенной или надменной маской. Майор Марина Раскова настояла на том, чтобы женщин определили в отдельные от мужских формирования, к великому разочарованию одной экспансивной особы, шедшей во главе процессии. Лишь она смотрела на собратьев мужского пола с явным интересом и удовольствием, улыбалась им, подмигивала, не обращая внимания на недружелюбный прием. Очарование Оксане придавали не только белокурые волосы, вздернутый носик и ослепительная улыбка — она была отважна и артистична. По-настоящему расцветала она, лишь когда ловила на себе чужие взоры. Оксана заранее ликовала, зная, что в ее чемоданчике лежали великолепные новенькие туфли-­лодочки на шпильках, какие во время вой­ны не сыщешь. Еще в поезде девушки с завистью разглядывали ее сапожки, безупречный крой которых эффектно очерчивал ногу. Оксана принимала восторги сдержанно, будто не видела большой разницы между своими сапожками и грубыми сапогами подруг. Но в Москве во время вой­ны отыскать ­что-то подобное было попросту невозможно. Аня прекрасно понимала, что у нее самой и у всей их девичьей компании из-за грубых солдатских сапог тяжелая, несуразная походка, — то ли дело у Оксаны. А та была не только хороша собой, но вдобавок обладала самоуверенностью и хладнокровием.