Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой - Вайдерманн Фолькер - Страница 10

Из Остенде он пишет своему другу Францу Шёнбернеру: «Работа собачья, учитывая отпущенные нам скудные сроки и смехотворные перспективы. Первое и последнее утешение – то, что мы, писатели, посмеиваясь над собой, находим в этой работе радость».

Радость нелегко удержать. И это придает особую важность его последней встрече с дамой из Германии, которая читала одну из его книг, восхищается им и гордится знакомством с ним. Она находит его ужасно умным, милым и остроумным. Но стоило ему заговорить, о чем он сейчас пишет – о Филиппе II, короле Испании, о шестнадцатом веке, – и она помрачнела. Боже правый! Почему все они пишут о прошлом? Сразу по приезде ее издатель прислал ей целую кипу свежих эмигрантских книг: «Империя» Альфреда Ноймана, «Сто дней» Йозефа Рота, «Трехгрошовая опера» Бертольта Брехта. Когда же и писать о настоящем, если не теперь? А поскольку их книги и так запрещены в Германии, то, конечно, нет нужды наряжать в исторические одежды современность, которая должна быть срочно, сегодня же описана.

Но им не хватает непосредственного видения, прямого соприкосновения с сегодняшней Германией. До них доходят только слухи и пропаганда. Все, что им здесь известно, – это пародия, ностальгия или кошмар. Едва ли это можно превратить в настоящую литературу.

Именно поэтому во время их разговора в Брюсселе Герман Кестен и хочет узнать: что творится сегодня в Германии? Все ли так плохо? Как настроены здравомыс-лящие люди? Есть ли надежда, хоть какой-то признак того, что это когда-нибудь закончится? Да, ее рассказы живые, оригинальные и яркие. Но то, о чем она рассказывает, в сущности, ужасно и не оставляет никакой надежды на благополучный исход. Она рассказывает «о Германии, в которой бакалейщики и фельдфебельские вдовы воплощали в жизнь философские идеи Ницше. О Германии с унылыми, грубыми песнями и грозными речами по радио, нескончаемым искусственным экстазом парадов, партийных съездов, громких здравиц и праздников. О Германии поголовно одурманенных обывателей. Одурманенных, потому что им таковыми быть полагалось, одурманенных, потому что отсутствие разума превозносили как добродетель, одурманенных, потому что не смели они не подчиняться и не бояться, одурманенных, потому что им дали власть». Нет, надежду из этой страны она не принесла. Но принесла задор, своенравие, а главное, вдохновение в эмигрантский мир – то, что его обитатели, принужденные жить в нем последние три года, давно растеряли. Ирмгард Койн похожа на маленькую девочку, которая не может поверить, что ей разрешили присоединиться к этому тайному союзу. «Я здесь единственная арийка!» – пишет она в письме домой. Она мечтала об этом в Германии. И вот теперь она здесь.

Правда, поначалу здесь одиноко, эмигрантов пока мало, холодно, туманно, ветрено. Наперекор погоде она часто сидит за столиком бистро на набережной, в белой косынке и ярком пальто. Перед ней горка креветок, заварочный чайник, газета, чистые листы. Она полностью погружена в себя и пишет. Она пишет роман о Германии, за который получила аванс. Он будет называться «После полуночи». Она пишет: «Я стою на улице; ночь – вот мое жилище. Я пьяна? Или сошла с ума? Шум и голоса вокруг соскользнули с меня, как плащ; мне холодно. Огни умирают. Я одна»[27].

Ирмгард Койн оставила не только мужа, но и любовника. Мужа она давно разлюбила, он совершенно не разделял ее терзаний по поводу нового времени. Любовник, Арнольд Штраус, еврей, врач, эмигрировал в Америку сразу после прихода к власти Гитлера. Она, пожалуй, немного любит его, но и ненавидит за то, что он предпочел необременительную жизнь и так скоро обосновался в Америке, за то, что чувствует себя там как дома и знать не знает ни о каких рисках, испытаниях, бедах. Она пишет ему много и часто, не преувеличивая своей тоски по нему, но и не преуменьшая своей потребности в деньгах, презентах и прочих предметах, необходимых в жизни женщины. Штраус тоже женат, живет с женой в Америке и больше всего на свете любит Ирмгард Койн. Он готов сегодня же бросить эту американскую жизнь и развестись, чтобы хоть завтра жениться на Ирмгард Койн. Но она об этом и думать не хочет, ведь она только что обрела великую свободу.

«Я люблю тебя, но выйти замуж за тебя – это последнее, что приходит мне в голову, – отвечает она ему в начале июня из Остенде в Монтгомери, Западная Вирджиния, где он живет и работает. – Я скорее предпочту быть замученной в немецком концлагере, чем прозябать рядом с тобой в благодарности и смирении».

Яснее ясного. Но его любви это ничуть не угашает, наоборот, он продолжает обожать свою любимую и посылать деньги. Ирмгард Койн в восторге, она выставляет ему новые счета и пишет новую книгу.

Больше месяца она живет в Hôtel de la Couronne в центре Остенде, недалеко от вокзала, с видом на парусную гавань. Сейчас июнь, и лето вступает в свои права. Прибывают первые курортники, оживает набережная, появляются зонтики, мужчины в плавках, а на пляже расставляют кабинки для переодевания.

Ирмгард Койн отправляется на несколько дней в гости к Кишам[28]. От Остенде до Бредена рукой подать. Трамваем, который курсирует вдоль побережья, до большой песчаной дюны – всего двадцать минут езды. Супруги Киш живут в отеле уже несколько недель. Ирмгард Койн нравится их общество, а им нравится ее. А заодно и эта новая жизнь, бурно ворвавшаяся в их маленькое эмигрантское сообщество этой весной из Германии!

Она показывает первые тридцать страниц своей новой книги Эгону Эрвину Кишу. И Киш в восторге, в таком восторге, что немедленно исчезает в своем номере наверху, оставив Ирмгард Койн с его женой Гизелой. Он возвращается только через полчаса. Он написал три письма. Одно – Ландауэру, которого поздравил с обретением блистательного автора, второе – своему американскому издателю, порекомендовав ему фантастическую немецкую писательницу и ее новую книгу, третье – друзьям в Париж, которых попросил пригласить Ирмгард Койн с лекцией о современной ситуации в Германии. Койн импонирует не только его восторженность, но и его революционный пыл, боевой коммунистический дух, оптимизм, неустрашимость, уверенность в грядущей победе. «Ты и представить себе не можешь таких людей, – пишет она Арнольду Штраусу в Америку. – И их отчаянной работы во имя новой демократической Германии». Как славно!

Киш рассказывает о своей героической одиссее, случившейся два года назад, в октябре 1934-го, когда он плыл в составе делегации в Австралию на антивоенный конгресс. Австралийское правительство не разрешило ему сойти на берег. В нем усмотрели угрозу безопасности Австралии. Тогда сорок его соратников, уже сошедшие с корабля, наняли моторную лодку, обогнули огромный пароход с Кишем на палубе – и он прыгнул почти с шестиметровой высоты в утлую лодчонку, на которой водрузили антивоенный флаг. Киш сломал ногу, зато ему, в конце концов, позволили выйти на берег, толпа ликовала, и вся мировая пресса трубила об этом происшествии. А в Австралии, как свидетельствует история, движение против войны и фашизма, бывшее до этого группкой маргиналов, превратилось в массовое[29]. И Эгон Эрвин Киш на несколько недель стал его героем.

Есть и менее героические факты. Полтора года он пишет книгу об этой одиссее и никак не допишет. В прошлом году даже поселился здесь на все лето, желая закончить книгу, но до сих пор чахнет над ней. Называться она будет «Приземление в Австралии», и он несколько измученно улыбается, сообщая об этом. Но улыбается. Эгон Эрвин Киш любит над собой посмеяться. Он смолит одну сигарету за другой, рядом с ним вечно толчется кто-то из коммунистов, и вместе они вынашивают планы. Ирмгард Койн им увлечена. Она называет его Эгонеком, так зовут его только друзья.

Она проводит несколько чудесных дней с ним и его женой, загорает в дюнах с Гизелой, плавает, занимается гимнастикой и пишет в Монтгомери: «Я совсем одичала, стала похожа на негритянку в желтом парике».