Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее - Весперини Пьер - Страница 13

Таким образом, сегодняшний кризис, связанный с культурой отмены, кажется мне всего лишь очередным этапом переоценки ценностей. Он не сводится к противостоянию западной культуры и некогда колонизированных народов. В долгосрочной перспективе его также можно рассматривать как заключительный эпизод дебатов о каноне, характерных для европейской культуры.

Капитализм не гуманизм

Чего стоит ждать на этот раз? Как мы уже видели, на протяжении многих веков, от поздней Античности до романтизма, трансформация канона никогда не сопровождалась уничтожением той культуры, против которой выдвигались обвинения. Всякий раз эта культура либо шла своим путем, как схоластика в эпоху Возрождения, либо присоединялась к новой культуре, как языческая культура в эпоху Каролингов. В 1878 году, когда отмечалось столетие со дня смерти Вольтера, самую трогательную речь произнес Гюго, ставший после 1830 года лидером последователей романтизма. Но Вольтер со временем сильно изменился. Преемник Корнеля и Расина, великий трагик, почитаемый классицистами, стал защитником Каласа и шевалье де ла Барра{152}.

Ключевой вопрос нынешних дебатов – перерастут ли обвинения, выдвинутые против западного канона, в диалектический (и, следовательно, плодотворный) конфликт, по итогам которого старый канон получит новую жизнь, или же этот канон просто исчезнет. Такое вполне возможно. В США и Европе уже закрываются кафедры классической филологии. Преподавание истории и литературы неуклонно утрачивает свою значимость.

Однако этот кризис гуманистической культуры никак не связан с культурой отмены.

Преподавание истории, литературы и искусства, то есть культуры-наследия, находится под угрозой со времен промышленной революции. Знания, подобающие церковной элите и аристократии, не следовало распространять среди простого народа. Это было как минимум бессмысленно. А то и опасно. (Зачем читать «Принцессу Клевскую», если тебе суждено стоять за стойкой{153}?) Например, античные восстания рабов могли подать плохой пример пролетариям{154}. «Культурой сыт не будешь», – сказал один министр финансов{155}. А Барак Обама говорил работникам завода General Electric в Висконсине, что для молодежи профессиональное обучение может быть полезнее, чем диплом по истории искусства{156}. Ему вторит министр комплексных экологических преобразований (он, похоже, своеобразно понимает свою работу, судя по его недавнему заявлению о том, что «в мире полно хипстеров-экологов с экстремистскими взглядами, [которые] хуже самой климатической катастрофы»{157}): «Какой смысл изучать историю Пунических войн в век цифровых технологий?»{158}

Мы знаем, какую важную роль в жизни отдельного человека играет знание и понимание прошлого. То же самое справедливо и для общества. Для любого общества, будь то локальное сообщество, нация или население Земли, грамотное управление прошлым не менее важно, чем забота об окружающей среде. Это может быть не очевидно, но и то и другое представляет собой жизненно важный ресурс. И его неправильное использование, независимо от намерений – хороших или дурных, идеалистических или демагогических, – может привести к катастрофе.

Но капиталистический проект, власть которого над нашими обществами выражена заметнее, чем когда-либо (как подтвердил крах надежд, связанных с избранием Байдена), насмехается над грамотным управлением окружающей средой так же, как и над грамотным управлением прошлым. Если на то пошло, он насмехается над любым грамотным управлением. Его цель – общество, где каждый участвует в создании богатства на благо все более узкого меньшинства. Чтобы эта система функционировала как можно эффективнее, работники должны ощущать себя лишь винтиками в большой машине. Чтобы они могли восстановить силы после напряженного трудового дня, в их распоряжении есть всевозможные очень качественно сделанные развлечения, предоставленные системой: социальные сети, телевидение, сериалы, видеоигры, шопинг, музыкальная и спортивная индустрии и т. д. Эти развлечения отупляют их и зачастую поглощают значительную часть скудного заработка{159}. Системе нужны не активные граждане, а пассивные потребители. Не души, стремящиеся к свободе, а покорные тела.

Ей требуются пешки – всего лишь пешки в их игре, как поет в своей песне Боб Дилан, – то есть взаимозаменяемые элементы, ценность которых обусловлена их количеством, а не какими-то особыми качествами, которые должны выполнять простые и предсказуемые действия: производить и потреблять. Неудивительно, что капитализм так тепло принял культуру отмены. Кто может быть более податливым, чем люди, лишенные памяти? Чтобы хорошо работать, пешка должна не думать, а исполнять.

Сегодняшний капитализм питается человеческим временем как гигантская машина, находящаяся в постоянном движении. Он существует в мире вечного настоящего и способен видеть лишь краткосрочную перспективу{160}. Отсюда его полная неспособность проецировать себя на будущее: защищаться от пандемий, многократно предсказанных учеными, быстро и решительно их искоренять, реформироваться, чтобы сохранить жизнь на Земле. «История? Мы все умрем». Так, со свойственным ему простодушием, сформулировал капиталистическое видение истории один из типичнейших представителей этой системы – Джордж Буш–младший{161}. Кто мог представить всего несколько лет назад, что президент социалистической республики посетит кафе «Круассан» в столетие со дня убийства Жана Жореса – и даже не произнесет речь в такой памятный день? Не найдет в себе ни наблюдений, которыми можно поделиться, ни размышлений, которые можно предложить, ни урока, который можно преподать?{162} Можно ли было предположить, что мэру социалистического Парижа нечего будет выставить на праздновании стопятидесятилетия Коммуны, кроме фигурок из папье-маше?{163}

Для капиталистического мироустройства культура – в лучшем случае громоздкий багаж, а в худшем – помеха прогрессу. А все потому, что эта неисчерпаемая сокровищница исторического опыта, мифов, философских теорий, шедевров поэзии, изобразительного искусства и музыки, дающих человеку ключи к миру, где он живет, стимулируют критическое и творческое мышление и открывают доступ к эстетической вселенной, сила и красота которой могут наполнить жизнь смыслом, а то и спасти ее. Тот, кто прикоснулся к этой вселенной, понимает, что он вовсе не винтик в механизме, а то странное и неуловимое, упрямое и неукротимое нечто, имя которому – душа. Чаще употребляются более скромные слова: разум, психика, личность, субъектность. Но я предпочитаю самое простое – душа.

Это слово перестали произносить. В этом заключается одна из великих побед капитализма: он убедил людей, включая самых ярых своих противников, что они состоят только из материи и материальных интересов. Однако (и большинству обществ до нас это было известно) главное в человеке – его душа. Она, словно ветер, невидима и проявляется только в своих действиях{164}. Она сразу видна у детей, пока травмы, запреты и последствия строгого воспитания не скрыли ее от смотрящего{165}. Душа – прежде всего игровое, эстетическое и эпистемологическое понятие. Мы хотим играть и творить, чувствовать и удивляться, искать и понимать. И все это вместе с другими, а не в одиночку. Жизнь души вмещает в себя другого. Душа говорит Вселенной словами Марка Аврелия: «Я люблю то же, что и ты»{166}. Именно эта жизнь души оживляет человека, заставляет его чувствовать себя собой, чувствовать себя живым. Легко понять, почему спасение культуры-гуманизма – такая же насущная задача, как спасение экосистемы.