Дело вдовы Леруж - Габорио Эмиль - Страница 12

— Это он о моей матери, — дрожащим голосом произнес адвокат. — Святая! А он еще просит прощения за жалость, которую она вызывала. Бедняжка! Ноэль провел ладонью по глазам, как бы смахивая слезы, и добавил: — Ее уже нет в живых.

Несмотря на сжигавшее его нетерпение, папаша Табаре не посмел произнести ни слова. К тому же он искренне сочувствовал глубокому горю своего молодого друга и уважал это горе. После долгого молчания Ноэль поднял голову и снова взялся за письма.

— Из следующих писем явствует, — сказал он, — что отец был озабочен судьбой своего незаконнорожденного сына. Читать их я, однако, не стану. Но вот что поразило меня в письме, посланном из Рима 5 марта 1829 года:

— А вот, немного ниже:

— Чудовище — это я! — воскликнул адвокат со скрытым гневом. — А другой… Но хватит об этом, все это лишь предшествовало ужасному деянию. Я только хотел показать вам, какие уродливые формы приобрела страсть отца. Мы уже близки к цели.

Папашу Табаре изумляла пылкость любви, пепел которой ворошил Ноэль. Быть может, он принял эту историю так близко к сердцу потому, что вспомнил свою молодость. Он понимал, насколько неодолима может быть такая страсть, и содрогался, угадывая, что последует дальше.

— А вот, — заговорил Ноэль, держа в руке листок бумаги, — уже кое-что другое: не новое бесконечное послание, вроде тех, отрывки из которых я вам читал, а короткое письмецо. Отправлено оно в начале мая, на нем штемпель Венеции. Оно лаконично и тем не менее решительно.

— Не знаю, — сказал Ноэль, — поняла ли госпожа Жерди. Во всяком случае, ответила она без промедления: вот что писал отец четырнадцатого числа:

— Прошу извинить, что прерываю вас, Ноэль, — заговорил папаша Табаре, — но скажите, какие серьезные причины удерживали вашего отца за границей?

— Мой отец, — ответил адвокат, — несмотря на свой возраст, был другом и доверенным лицом Карла Десятого, который поручил ему секретную миссию в Италии. Мой отец — граф Рето де Коммарен.

— Черт возьми! — воскликнул старик и, словно для того, чтобы лучше запомнить, несколько раз повторил: — Рето де Коммарен.

Ноэль замолчал. Он, казалось, обуздал свою ярость и впал в уныние, словно человек, который принял решение примириться с судьбой и не отражать нанесенный ею удар.

— В середине мая, — продолжал он, — мой отец находился в Неаполе. Именно там этот осмотрительный, благоразумный человек, достойный дипломат, дворянин осмеливается, поддавшись безрассудной страсти, доверить бумаге свой чудовищный план. Слушайте хорошенько.

— Этого я и ожидал, — пробормотал папаша Табаре.

— И этот негодяй еще взывает к провидению! — вскричал Ноэль. — Ему нужно заполучить в соучастники самого господа бога!

— А как ваша матушка, то есть, извините, госпожа Жерди, отнеслась к этому предложению? — спросил старик.

— Кажется, сначала отказалась: вот здесь граф на двадцати страницах убеждает ее, уговаривает решиться. О, эта женщина!

— Послушайте, дитя мое, — мягко проговорил папаша Табаре, — не будем чрезмерно пристрастны к ней. По-моему, вы обвиняете ее одну, гневаетесь на нее одну. А ведь, по совести, граф заслуживает вашего гнева гораздо больше.

— Да, — безжалостно прервал его Ноэль, — да, граф виноват, очень виноват. Он выдумал всю эту позорную интригу, и все же я не питаю к нему ненависти. Он совершил преступление, но его можно извинить: им двигала страсть. К тому же мой отец не лгал мне, как эта женщина, каждую минуту на протяжении тридцати лет. И наконец, господин де Коммарен был столь жестоко наказан, что сейчас я могу лишь простить его и пожалеть.

— Так, значит, он был наказан? — заинтересовался старик.

— Да, ужасно, вы об этом еще узнаете; однако позвольте мне продолжать. К концу мая, даже скорее к началу июня, граф, судя по тому, что переписка прекратилась, прибыл в Париж. Он повидался с госпожой Жерди, и они уточнили последние подробности заговора. Вот записка, которая устраняет всяческие сомнения по этому поводу. В тот день граф дежурил в Тюильри и не мог оставить свой пост. Он писал в кабинете короля, на его бумаге. Взгляните на герб.