Дело вдовы Леруж - Габорио Эмиль - Страница 10

— Разрази меня гром! — пробормотал папаша Табаре. — Неужели госпожа Жерди…

Это было как вспышка молнии. Пожав плечами, старик снова опустился в кресло и, устыдившись, заговорил сам с собою:

— Нет, решительно, на этом деле я совсем свихнулся. Только о вдове Леруж и думаю, она мерещится мне повсюду.

Однако неосознанное любопытство заставило его пробежать газету. Кроме этих нескольких строчек, он не нашел в ней ничего, что могло бы стать причиной обморока, крика или даже малейшего волнения.

«Странное все же совпадение», — подумал неуемный сыщик. Только теперь он заметил, что газета слегка надорвана и смята, словно ее судорожно сжала чья-то рука.

— Странно! — повторил он.

В этот миг дверь, ведущая из спальни г-жи Жерди в гостиную, отворилась, и на пороге появился Ноэль. Внезапная болезнь матери, бесспорно, сильно отразилась на нем: он был чрезвычайно бледен; его обычно бесстрастное лицо выдавало большое волнение. При виде папаши Табаре он, казалось, удивился.

— Ах, дорогой Ноэль, — воскликнул старик, — развейте мое беспокойство и скажите, как чувствует себя ваша матушка?

— Госпожа Жерди чувствует себя неплохо, насколько это возможно.

— Госпожа Жерди? — изумленно повторил старик, однако продолжал: — Я вижу, вы пережили жестокое потрясение.

— В самом деле, — ответил адвокат, усаживаясь, — мне был нанесен ужасный удар.

Ноэль явно прилагал большие усилия, чтобы спокойно слушать старика и отвечать на его вопросы. Папаша Табаре, находясь в сильном волнении, ничего этого не замечал.

— По крайней мере, дитя мое, — попросил он, — расскажите, как это произошло.

Молодой человек помедлил, как бы обдумывая что-то. Он не был готов к поставленному в лоб вопросу и колебался, не зная, как отвечать. Наконец он сказал:

— Госпожу Жерди страшно поразило известие в газете о том, что женщина, которую она любила, убита.

— Вот так так! — вскричал папаша Табаре.

Старик был до такой степени потрясен, что чуть было не проговорился о своей тесной связи с полицией. Еще немного, и он воскликнул бы: «Как! Ваша матушка знала вдову Леруж?» По счастью, он сдержался. Больших трудов стоило ему скрыть свое удовлетворение: он был рад, что безо всяких трудов узнает что-то о прошлом жертвы преступления в деревне Ла-Жоншер.

— Эта женщина была верной служанкой госпожи Жерди. Она была настолько предана ей душой и телом, что бросилась бы за нее в огонь и воду.

— А вы, друг мой, знали эту почтенную женщину?

— Я очень давно ее не видел, — отвечал Ноэль, в голосе которого сквозила глубокая печаль, — но знал ее и знал хорошо. Должен признаться, я ее очень любил — она была моей кормилицей.

— Она? Эта женщина? — запинаясь, проговорил папаша Табаре.

На этот раз он пребывал в совершенном ошеломлении. Вдова Леруж кормилица Ноэля! Ну и повезло же ему. Само провидение выбрало его своим орудием и направляло его руку. Теперь он узнает все, что ему нужно, все сведения, которые полчаса назад он отчаялся где-либо добыть. Онемев от изумления, папаша Табаре сидел перед Ноэлем. Вскоре, однако, он понял, что должен сказать хоть что-нибудь, чтобы не ставить себя в неловкое положение.

— Большое несчастье, — пролепетал он.

— Не знаю, как для госпожи Жерди, — мрачно сказал Ноэль, — но для меня это огромное горе. Удар, нанесенный этой несчастной, поразил меня в самое сердце. Ее смерть, господин Табаре, развеяла в прах все мои мечты о будущем и разрушила вполне законные надежды. Я собирался отомстить за жестокую обиду, а смерть эта выбила у меня из рук оружие и ввергла в бессильное отчаяние. Ах, как я несчастен!

— Вы? Несчастны? — воскликнул папаша Табаре, которого глубоко тронуло горе его дорогого Ноэля. — Боже мой, отчего же?

— Я страдаю, — тихо сказал адвокат, — и притом жестоко. Не только из страха, что справедливость не восторжествует, но и оттого, что остался беззащитен перед клеветой. Теперь обо мне могут сказать, что я мошенник, честолюбивый интриган без стыда и совести.

Папаша Табаре не знал, что и думать. Он не видел ничего общего между честью Ноэля и преступлением, совершенным в деревушке Ла-Жоншер. В голове у него роились тысячи смутных и тревожных мыслей.

— Успокойтесь, дитя мое, — произнес он. — Никакая клевета не в силах вас запятнать. Смелее, черт возьми, разве у вас нет друзей? Разве я не с вами? Доверьтесь мне, расскажите, что вас печалит, и, дьявол меня раздери, если мы вдвоем…

Адвокат резко встал, воспламененный внезапным решением.

— Хорошо! — прервал он старика. — Вы узнаете все. Я и впрямь устал уже хранить эту тайну, я задыхаюсь. Роль, которую я вынужден играть, тягостна и оскорбительна. Мне нужен друг, способный утешить меня. Я нуждаюсь в советчике, который мог бы меня ободрить. Человек ведь не судья себе, а это преступление ввергло меня в бездну сомнений.

— Вы же знаете, — просто ответил папаша Табаре, — что я полностью в вашем распоряжении, вы мне как сын. Располагайте мною без стеснения.

— Так знайте же… — начал адвокат. — Но нет, не здесь. Я не хочу, чтобы нас услышали, пройдемте ко мне в кабинет.

IV

Когда Ноэль и папаша Табаре, плотно затворив за собою дверь, уселись в комнате, где работал адвокат, старик забеспокоился.

— А вдруг вашей матушке что-нибудь понадобится? — спросил он.

— Если госпожа Жерди позвонит, придет служанка, — сухо ответил молодой человек.

Это равнодушие, это холодное презрение озадачили папашу Табаре, привыкшего, что сын и мать всегда нежны и предупредительны друг к другу.

— Бога ради, Ноэль, успокойтесь, — заговорил он, — не давайте волю раздражению. Вы, как я вижу, немного повздорили с матушкой — назавтра все позабудется. Оставьте же этот ледяной тон, которым вы говорите о ней. Отчего вы с таким упорством называете ее госпожой Жерди?

— Отчего? — переспросил адвокат глухо. — Отчего?

Он встал, прошелся по кабинету и, вновь усевшись рядом со стариком, проговорил:

— Оттого, господин Табаре, что она мне не мать.

Для старого сыщика эта фраза прозвучала как гром среди ясного неба. Он был потрясен.

— Что вы! — произнес папаша Табаре тоном, каким отвергают непозволительное предложение. — Что вы! Подумайте, что вы говорите, дитя мое. Возможно ли, вероятно ли это?

— Да, это невероятно, — ответил Ноэль с некоторой напыщенностью, — в это невозможно поверить, и тем не менее это так. Тридцать три года, с самого моего рождения, эта женщина играет поразительную, постыдную комедию ради блага сына — а у нее есть сын — и в ущерб мне.

— Друг мой… — начал папаша Табаре, перед которым замаячил призрак вдовы Леруж.

Но Ноэль не слушал и, казалось, утратил способность что-либо понимать. Этот молодой человек, столь хладнокровный, сдержанный и скрытный, не прятал более своего гнева. Слова, которые срывались с его губ, подгоняли его, как подгоняет добрую лошадь звон бубенчиков на ее сбруе.

— Ни один человек на свете, — продолжал он, — не ошибался столь жестоко, как я, и не был столь гнусно одурачен! Я так любил эту женщину, так изощрялся, чтобы выразить ей свою привязанность, я принес ей в жертву свою молодость. Как она, должно быть, смеялась надо мной! Ее гнусное преступление началось в тот день, когда она впервые взяла меня на руки. И все эти годы она играла свою отвратительную роль, не выходя из нее ни на минуту. Ее любовь ко мне была лицемерием, преданность — притворством, ласки — ложью! А я обожал ее! Почему я не могу взять назад всю нежность, которой отвечал на ее поцелуи? Сколько героических усилий, сколько хлопот употребила она на обман, на двоедушие! А цель ее была — побеззастенчивей предать меня, обобрать, ограбить, чтобы ее внебрачный сын получил все, что принадлежало мне: благородное имя, огромное состояние…

«Дело идет к развязке», — подумал папаша Табаре, в котором проснулся сотрудник Жевроля. Вслух же он произнес:

— Все это весьма серьезно, дорогой Ноэль, чрезвычайно серьезно. Приходится допустить, что госпоже Жерди присущи дерзость и предприимчивость, какие редко бывают свойственны женской натуре. Поэтому у меня возникает предположение, что ей кто-то советовал, помогал, кто-то ее, быть может, склонял на это. Кто ее соучастники? Ведь не могла же она действовать в одиночку! Возможно, ее муж…