МОЯ. Я тебя присвою (СИ) - Лакс Айрин - Страница 35

— Нет! Я люблю ее!

— Кого?!

— Дочь твою! — гаркаю. — Люблю! Она давно мне нравится! Давно.… Ещё с первого появления в свет, тогда мы не воевали в открытую, я не отбирал у тебя ничего, только планировал… И даже решил, что можно закрыть глаза на это все, так сильно мне Наташа понравилась. А ты… Ты, старый черт, решил подыскать ей жениха повыгоднее, да? Поэтому отшил меня! И я решил забрать то, что мне нужно!

— И про месть снова вспомнил, ах, как удобно!

— Да! Да, вспомнил! Теперь жалею! Тысячу раз пожалел. Надо было раньше подружку Лизы допросить… В прошлом я ее спрашивал, она ни хрена не сказала, не выдала подругу. Зато сейчас, за деньги, да… Все выложила. Все! И я ослом себя чувствую. Но влюбленным ослом… У меня нет в мыслях вредить Таше, богом клянусь.

— Ты крещёный? — вдруг спрашивает Данилов.

— Что?

— Ты Богом поклялся. Верующий? Или просто ради красивого слова…. Аааа… Не отвечай. Ты и родину, и бога продашь за свои планы.

— Что же ты такой упрямый, Данилов? Я тебе о чувствах к дочери рассказал, а ты…

— А ты лишил меня всего, — шипит. — Ты мою дочь обидел! Обидел, не отрицай… Она бы в слезах не убежала, и не вела бы себя так странно, как все это время. И я должен твоим словам верить?!

— И что дальше? Мы в тупике.

Смотрю на Данилова устало, он в ответ тоже на меня смотрит, взмыленным и сердитым, выглядит сильно постаревшим.

— Извини.

— Что? — моргает несколько раз.

— Я был неправ, — выжимаю с трудом. — Но за жену ты мне ещё спасибо скажешь. Такая подлая гадина рано или поздно продала бы тебя или подставила.

— Спасибо тебе, благодетель! — шутовски пытается кланяться, но выходит неуклюже. — Мои дочери теперь без матери остались.

— На другой женись.

— Не советуй, что мне делать, и я не пошлю тебя на три буквы. Нашелся, советчик! Сколько лет из-за юбки тупой бляди страдать…

Вроде бы пытается меня подковырнуть, но я уже ничего не чувствую. Дверь в прошлое закрыта. Навсегда.

— Согласен, — киваю. — Столько лет… Впустую…

Данилов смотрит на меня с недоверием.

— Я устал. Стариком себя чувствую. Ты старше, но я себя чувствую даже старше твоих родителей, Данилов. Совсем дряхлый…

Признавшись, с тоской смотрю в сторону дома стариков, с которыми сейчас живет Наташа. Понятия не имею, в какой из комнат она спряталась. Не могу даже представить, просто тянет туда непреодолимо сильно.

— Уходи. Хватит потрясений для Таши. Я ее оберегал, пылинки сдувал, а ты… — снова бросает свирепо. — Ты мою доченьку обидел!

— Обидел. Самому паршиво. Я сейчас уйду, но завтра снова приду, — говорю ему.

— И в задницу она тебя пошлет. Даже меня послала, сторониться начала в последнее время, а ведь я всегда был ей другом, — как будто жалуется.

— Так не должно быть. Ты должен быть родителем, а не другом.

— Своих детей роди, воспитай, на ноги поставь, потом приходи спорить и умничать! — заявляет Данилов и плюется в сугроб, видимо, вспомнив, что ребенок у меня как раз уже есть.

Крохотный совсем, срок маленький…

Ему или ей ещё предстоит несколько месяцев быть в животе Наташи, только потом родится.

— Споры бессмысленны, — вздыхаю. — Тот, кто сказал, что истина рождается в споре, соврал.

— Или он ни разу не спорил о вещах и ценностях, по-настоящему важных, — как будто бы соглашается со мной Данилов.

— Я в бар. Здесь есть хорошие бары?

— Давно здесь не был. Но знаю несколько интересных мест.

— Каких?

— Оставишь мою дочь в покое, хотя бы на завтра, скажу.

— Вот ещё. Я не отступлюсь.

— Кретин! Напоминать о себе можно не только мозоля глаза. Сам ищи бар… — кряхтит, направляясь к своей машине.

— Хорошо.

Мне приходится переступить через себя, чтобы пойти на компромисс. Ради Наташи. Отца она любит, он оказался не вселенским злом, и, если быть честным, я тоже играл не всегда честно. Даже подло… Глаза застилало желание получить девчонку любой ценой, и даже месть пригодилась, как оправдание. Я так с ней сросся, что она мне всю душу выела, отравила, слепым сделала. Прозревать сложно, ещё сложнее понимать, что нужно извиниться и извиняться…

— Завтра я не буду мозолить глаза Наташе. Но только завтра. Договорились? Где твой бар?

— Поехали. Если сможешь не оторваться, конечно…. Я здесь каждый угол знаю, — прихвастнул немного.

***

Несколько раз в дороге я терял Данилова из виду и дико злился по этому поводу, но всегда настигал его, а потом он решил срезать и его тормознули гаишники. И меня, слепо летевшего следом, тоже тормознули…

Остаток пути в хваленый интересный бар ехали уже без спешки, растеряв азарт. Да и глупо было соревноваться. Не было смысла тянуть канат на себя. Я понял, что Данилов искренне любит дочь и даже не мог на него разозлиться, как следует, за то, что он хотел тайком сделать ей аборт. Во имя любви иногда совершаются ужасные преступления. Я и сам… был слеп, совершил ошибок немало.

В конце концов, мы не соперники в самом главном — в борьбе за сердце Наташи. Он — ее папа, я же надеюсь стать любимым. Это не про соперничество… И она обижена на нас обоих.

***

Этой же ночью, много позднее, подвыпивший Данилов едва ворочает языком:

— Ты обидел Ташу сильнее. Я всегда останусь ее папой, у нас много хороших моментов… Я верю, что она однажды простит мне мой страх и желание защитить. Любой ценой! А ты… Какие моменты с тобой хорошие связаны? Ни-ка-ких….

— Уверен, что-то есть…

— Ну-ну, какие? — смеется.

— Тебе не расскажу. Это личное.

— Ничего не расскажешь, потому что рассказывать нечего! Вот почему!

Блять, как бесит, что он…. по большому счету, может оказаться прав.

Глава 41

Таша

Поздней ночью раздается телефонный звонок. На экране — папа.

Какого черта он звонит в начале третьего? Совсем сошел с ума!

Не хочу отвечать.… Но в то же время ощущаю тревогу за родителя: потому что он никогда мне так поздно не звонил. Плюс, опять же, папа подрался с Зориным, он уже давно не борзый юноша, которому легко с рук могут сойти подвиги. Вдруг стало плохо? Из больницы звонить могут, в конце концов!

Поэтому я отвечаю.

— Алло, пап?

— Алло…. — голос отца.

Слава богу, хоть сам отвечает, а не кто-то другой за него. Но голос у отца странный, конечно. Еле языком ворочает! Наверное, Зорин ему челюсть сломал, поэтому папа едва разборчиво говорит.

— Пап, ты как? Болит что-то? Где ты сейчас?

Судя по шуму улицы, он не дома.

— Папа, не молчи.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя! — всхлипывает. — С самого крошечного возраста люблю. Как взял на руки, ты открыла свои темные глазки, и все… С тех пор я люблю тебя.… И это ерунда, мол маленькие детки — маленькие проблемки, большие детки — большие проблемки. Дело в другом. Ты отдаляешься… Совсем взрослой стала. Дети отдаляются, а ты для меня все та же кроха, и я… — снова всхлипывает. — Знаю, что не должен был, но так сильно хотел, чтобы ты ещё немного побыла только моей доченькой и больше ничьей.…

— Папа… — в горле першит. — Я тебя тоже люблю. Несмотря ни на что.

В ответ он плачет.

— Папа, а ты где? Почему так шумно? Ты не дома! Кто с девочками?

— Няня, — отвечает он. — Ты за это не переживай, я… ик.…

— Ты пил, что ли?! — догадываюсь.

— Пригубил. Один-два бокала.

— Или одну-две бутылки! Ты же едва языком ворочаешь. Где ты сейчас? Знаешь?

— Я тут каждый угол знаю. В отличие от этого… недо-женишка столичного! Тьфу… — говорит в сторону. — Нашел?

Прислушиваюсь. Фоном — бубнеж ещё одного голоса, от звука которого сердце то замирает, то бросается вскачь.

— Держи, больше не теряй. Кому звонишь?

— А я тебе отчитываться не должен. И ты ещё мне не зять, с тебя нехуй взять… — смеется папа.

— Ты же сам говорил, звонить не надо. Мой телефон, сука такая, разбил! А сам… Дай сюда…