Осколки тебя (ЛП) - Малком Энн - Страница 61

А вот сердце — нет.

Но Кэти не волновало и это.

Она не знала, насколько глубоким был разрыв, пока не пришла ко мне на третью ночь. Я выписалась из больницы в первый же день после операции, вопреки предписаниям врача и поехала домой.

Кэти не стала выговаривать мне за виски, которого я выпила достаточно, чтобы все ей рассказать. К счастью, я не раскисла настолько, чтобы рассказывать эту историю со слезами и истерикой. Кэти не выглядела удивленной или шокированной, но у нее всегда был лучший покер-фейс. К тому же ее нечасто трогали душевные переживания других.

— Сердечная боль во многих отношениях ужасна, — сказала она. — Во многих, многих смыслах. Но есть одна прекрасная вещь в этом конкретном виде боли. Она может подождать, потому что всегда будет рядом. И учитывая тот факт, что знаю тебя лучше, чем ты сама, я вижу, что этот мужчина значил для тебя больше, чем ты когда-либо признаешь. Не стану приукрашивать, дорогая, тебе ещё долго будет больно. Даже не знаю, переживешь ли ты это по-настоящему. Но рано или поздно ты с этим справишься. Сейчас же не время погрязать в страданиях. Пора работать, сучка.

— Ты что, не видишь, что я в гипсе? — сказала я, показывая на больную руку. — А синяки?

Я дернула рукой в сторону своего лица с огромным синяком, глядя на который можно было подумать, что мне чертовски больно. Но благодаря маленьким голубым таблеткам я ничего не чувствовала. Ну, по крайней мере, боли от поверхностных ран.

— Я все это вижу. И твои оправдания тоже вижу. Но будучи авторитетным врачом уверенно заявляю, что твой мозг работает просто отлично. Тебе этого хватит, чтобы уложиться в срок.

— Меня похитили безжалостные члены банды, избивали, пытали и чуть не убили, — напомнила я ей.

Кэти изогнула бровь.

— А еще ты писатель ужасов. И у тебя есть с чего брать материал, не правда ли?

— Ты правда не умеешь бережно обращаться с людьми, да? — спросила я, внутренне благодаря свою лучшую подругу за то, что она не обращалась со мной так, будто я вот-вот сломаюсь.

Я и была такой. И именно бережное отношение как раз и стало бы тем, что могло бы разнести меня вдребезги.

Кэти усмехнулась и закатила глаза.

— Это не совсем мой стиль.

~ ~ ~

Я узнала об еще одном варианте жесткой любви от другой единственной подруги в моей жизни. Больше их у меня, пожалуй, никогда не будет. Двух было более чем достаточно.

Особенно, когда одной из этих подруг была Марго.

Правда, она застала меня в довольно трудный момент.

Кэти должна была уехать на пару дней в Нью-Йорк, чтобы «кое с чем разобраться». Она не вдавалась в подробности, да я и не спрашивала, потому что глубоко погрузилась в жалость к себе. Я смотрела на свою руку и думала, заживет ли она как надо? Врачи ничего не обещали. Похоже, им не нравилось обещать что-то кому-то с большими деньгами и влиянием, кто мог подать на них в суд.

И если лучшие врачи страны не могли дать мне никаких гарантий, значит, я была в полной заднице. Вместо того чтобы принять это с силой и изяществом, я ходила с плохим настроением и заменила воду на виски.

Помогло то, что Кэти не было рядом, когда я опустилась на самое дно, так как она точно не допустила бы этого. Клиническую депрессию никто не мог контролировать, но она достаточно боялась Кэти, чтобы высунуть голову в ее присутствии. Когда же подруги не было рядом, депрессия чувствовала себя желанной и счастливой. Я, безусловно, не пыталась ее в этом разубеждать.

Я заперла свой ноутбук в кабинете, чтобы он не мог смотреть на меня и обвинять в слабости и жалкости. Это могли делать неодушевленные предметы, если в них хранилась наполовину законченная книга, которая могла быть, а могла и не быть лучшим произведением автора, написавшего ее. Ну, в равной степени лучшим и худшим.

Но, видимо, моя депрессия забыла о другой женщине, которая тоже была довольно пугающей, когда хотела быть таковой. И дело было не только в помаде.

Марго не стала стучать. Она не проявила ко мне никакой жалости, когда осмотрела беспорядок в доме, разбросанные бутылки и скорее всего ужасный запах. С тех пор как Кэти уехала, я не открывала окна, не принимала душ и не мыла посуду. Я только пыталась очистить свои внутренности спиртом, но это не помогло.

Марго не стала и здороваться. Она просто осматривала темную комнату, щурилась и цокала языком.

Я тоже молчала. У меня просто не было сил. Просто вдохнуть и выдохнуть уже было напряжением. Хотя поднести руку ко рту, чтобы сделать очередной глоток, было не так сложно.

Марго прошла через комнату, лавируя между бутылками, и распахнула шторы. Резко, ярко и ужасающе. Я отшатнулась от нее, как от Дракулы.

— Это действительно необходимо? — спросила я, мой голос был скрипучим.

Она подняла бровь.

— Думаю, да. — Она огляделась вокруг. — Предполагаю, что ты не дописываешь книгу.

Хотя это причинило больше боли, чем следовало бы, учитывая количество выпивки в моем организме, я подняла загипсованную руку в качестве ответа.

— Ну, если бы мы жили в эпоху, когда писателю требовались пишущие машинки или, на худой конец, печатные станки, этот аргумент мог бы сработать. Но сейчас существуют всевозможные технологии. Большинство из них я не одобряю, поскольку они делают массы тупыми и неспособными функционировать в социальных условиях, но тебе они помогут закончить книгу. И, возможно, помогут твоей печени.

Я нахмурилась. В основном потому, что она была права.

— Художник, который не творит — угроза обществу, — сказала Марго, не обращая внимания на мою улыбку. — Ты сейчас представляешь угрозу. Прежде всего, для себя, что происходит, даже если ты творишь. Но мне кажется, что это просто побочный эффект того, что ты существуешь. Но сейчас эта угроза движется, выплескивается наружу и распространяется как вирус. Ты оскорбляешь ни в чем не повинных владельцев книжных магазинов, у которых нет ничего, кроме любви к книгам и доброй души. Ты испортила отличную прическу. Ты заставила довольно приличного бармена влюбиться в тебя просто ради собственного развлечения. Ты заставила влюбиться в тебя другого, возможно, менее приличного мужчину, на этот раз ради собственных мучений. Ты вытащила старушку из ее идеально упорядоченной версии горя и жалости к себе и заставила признать то, что она не хотела признавать. Ты раскрыла убийство. Вроде бы. А потом чуть не погибла от рук банды байкеров. Я бы сказала, что это поведение, похожее на угрозу. Мы все устали. Ты, скорее всего, больше не выдерживаешь. И да, твоя жизнь, возможно, понемногу разваливается, но что может быть лучше, чем создать другую жизнь, создать что-то, даже если ты просто будешь наблюдать, как она снова разваливается?

ГЛАВА 22

«Я не был одним человеком. Я был многими. Осколками тех, кем я мог бы быть. Искалеченный. Срубленный, как старый дуб, и теперь ждущий, чтобы впихнуть крошечные кусочки себя в кого попало. Я не хотел, чтобы кто-то сбежал от меня. Мне хотелось, чтобы они навсегда впитали меня и то, что я сделал, в свои души. Осколки меня»

Я не умела скучать по кому-то.

Конечно, я скучала по отцу, но мне как-то удавалось отгородиться от этого. Я решила, что его больше нет, что случилось то, что я не могу изменить. Просто еще одна часть гобелена из моих травм. Еще один материал для моих книг. Я не позволяла себе скучать по нему, что давалось мне довольно легко. Родителей нужно перерасти. Позволить им остаться на обочине вашей жизни, чтобы видеться с ними только на дни рождения, праздники или если нужны деньги.

Так я говорила себе.

И это работало.

Но вот Сента отодвинуть на второй план не получалось. Он пустил в меня корни, оставил после себя шрамы. Если переставала скучать по нему, я переставала дышать.

Поскольку я больше не играла со смертью, и ей видимо тоже не было до меня дела, пришлось принять тот факт, что я скучала по нему. У меня появилась слабость, но я не могла позволить ей поглотить меня.