Творение. История искусства с самого начала - Стонард Джон-Пол - Страница 96

Жан-Оноре Фрагонар. Качели. 1767–1768. Масло, холст. 81 × 64,2 см

Еще бо́льшую свободу и откровенность живопись приобрела в работах одного из учеников Буше. Если Ватто держался на величии и меланхолии любви, то Жан-Оноре Фрагонар погружался в эротические бездны. Он писал в такой свободной и спонтанной манере, словно его рукой водила сама природа, — так же легко, как растет трава, дует ветер и рассеиваются семена. Его полотна, изображающие увеселения аристократов на лоне природы, вполне могли войти отдельной деталью в «галантные празднества» Ватто. И всё же настроение явно поменялось в сторону удовольствия: это безошибочно читается в картине, написанной Фрагонаром для одного неназванного аристократа, которому нравилось смотреть, как его возлюбленная качается на качелях. Легкая, как перышко, она возникает из тенистой листвы, в которой скрывается слуга, раскачивающий ее за веревки, словно кукловод: а сам влюбленный, свалившись в розовый куст и отбросив шляпу, блаженствует, увидев мелькнувший перед ним кусочек нижнего белья. Юбки его возлюбленной вздымаются, одна туфелька, слетев с ноги, кувыркается в воздухе. Мгновение несбыточной мечты, которому, увы, не суждено продлиться: каменный купидон под качелями смотрит вверх с выражением ужаса: он видит, что веревка вот-вот оборвется.

Картина Фрагонара «Качели» на первый взгляд кажется фривольной, однако виртуозность замысла и исполнения делают ее далеко не тривиальной. Когда она была показана во время одного из Салонов — бесплатных публичных выставок живописи, с 1725 года проходивших ежегодно, а затем раз в два года, которые устраивала Королевская академия в Лувре (отчасти превратившемся в музей уже в конце XVIII века), — то была с радостью воспринята как отказ заключить живопись в тиски академических правил и ограничить представлением великих моментов истории, классической мифологии и библейских сцен.

Жан-Батист-Симеон Шарден. Банка абрикосового варенья. 1758. Масло, холст. 52, 2 × 50,8 см

С середины 1750-х годов эти выставки организовывал художник Жан-Батист-Симеон Шарден, чьи собственные натюрморты поражали зрителя не меньше. Шарден трансформировал жанр натюрморта, сделав из простого изображения лежащих на столе предметов драматическую сцену: винные бокалы, консервированные фрукты, чашки с кофе и бумажные свертки на картине «Банка с абрикосами» — всё это словно собрано здесь для пафосного финала оперы, почти как паломники, покидающие Киферу у Ватто. Шарден никому не открывал секреты своей живописной техники: как он создавал размытые, атмосферные эффекты или как ему удавалось достичь такого реализма в изображении, например, кофейных чашек на картине с банкой абрикосов, — реализма, напоминающего оптические достижения Вермеера. «Размытость» вокруг ломтиков хлеба и апельсинов или толстая белая линия у верхнего края одной из чашек напоминает использование какого-то оптического прибора или, возможно, определенным образом прищуренный взгляд: этот долгий, прищуренный взгляд Шарден и постарался передать в картине. «Шарден — величайший кудесник из всех, какие у нас были», — написал в 1767 году знаменитый критик Дени Дидро, добавив, что его ранние вещи «приобретают наперебой, словно бы их автора уже нет на свете»[423].

Наравне с Фрагонаром и Ватто Шарден был одной из тех фигур, что сделали Францию родиной нового критического понимания искусства, нового ощущения жизни, где разумение и остроумие противостояли деньгам и власти. Та дерзкая жизнерадостность, что появилась в голландской живописи предыдущего века в работах Франса Халса и Юдит Лейстер, была преобразована в нечто более глубокое — в улыбку, проливающую свет на лживость довода, в улыбку, способную выдвинуть вперед новое знание и выступить символом человеческого понимания. Такая улыбка была запечатлена великим скульптором Жаном-Антуаном Гудоном в бюсте Вольтера, поставив французского писателя и философа в самый центр эпохи, подобно древнеримским портретам императоров и государственных мужей в далеком прошлом.

Английская королевская академия художеств была основана в Лондоне в 1768 году, а еще через 12 лет она организовала свой первый «салон» в Сомерсет-хаусе, спроектированном Уильямом Чемберсом. Отчасти ее создание было навеяно Французской королевской академией, но, кроме того, оно стало реакцией на засилье французских художников. Английские живописцы переживали нелучшие времена в соперничестве со своими более образованными и более талантливыми коллегами с материка. Французы оставались законодателями всех новых и лучших стилей. Когда француз приезжал в Лондон, к нему было приковано всеобщее внимание[424].

Антуан Гудон. Вольтер. 1778. Мрамор. Высота 47,9 см

Одним из членов и основателей Академии художеств в Лондоне был человек, без устали боровшийся за признание английской живописи и изобретший новый жанр, как Ватто до этого придумал «галантные празднества». «Современные нравственные сюжеты» Уильяма Хогарта изображали персонажей, попавших в сложные жизненные ситуации, и представляли собой повествование через последовательность картин, подобно иллюстрациям в книге. Они приобрели популярность, когда были выпущены в виде гравюр, а их успех отразил английскую приверженность к изображениям, рассказывающим истории, — предпочтительно тем, что несут в себе нехитрую мораль.

Цикл картин Хогарта «Модный брак» рассказывает о печальных последствиях опрометчивого брака по расчету. Дворянин устраивает обручение своего непутевого и распутного сына, виконта Сквандерфилда, с дочерью городского купца. Новобрачные проявляют друг к другу мало интереса и гонятся лишь за собственными наслаждениями, что приводит к убийству виконта любовником его жены, адвокатом Силвертонгом, а затем и к самоубийству жены, виконтессы Сквандерфилд, узнавшей, что ее любовника казнили через повешение[425]. Вторая сцена под названием «Тет-а-тет» показывает молодую пару за завтраком: хотя на часах уже час дня, они оба выглядят невыспавшимися. Хогарт блестяще описывает погрязшего в распутстве джентльмена, понуро сидящего в кресле после ночного кутежа, и потягивающуюся после сна, усталую супругу, которая проводит всё свое время за картами и уроками музыки: они служат ей предлогом для свиданий с любовником, как о том свидетельствует перевернутый стул и так и не расчехленная скрипка. О недозволенных ночных похождениях молодого супруга говорит женский чепчик, торчащий из его кармана, — вероятно, он принадлежал проститутке, которая появится в следующих сценках[426]. Мажордом в отчаянии выходит из комнаты со стопкой неоплаченных счетов в руке и книгой проповедей в кармане.

Уильям Хогарт. Модный брак: Тет-а-тет. 1743. Масло, холст. 69, 9 × 90,8 см

Картина Хогарта — это не только сатира на деградирующее дворянство, но и обличение искусственности в противоположность естественности, обличение разлагающего влияния французского стиля и манер. Однако даже Хогарт признавал, что величайшие художники и мастера в то время жили во Франции. Он отправился в свое первое заграничное путешествие, в Париж, чтобы нанять лучших граверов для создания гравюр с шести картин цикла «Модный брак»[427].