Творение. История искусства с самого начала - Стонард Джон-Пол - Страница 63

Симоне Мартини. Фронтиспис манускрипта стихов Вергилия, принадлежащего Петрарке. 1342. Темпера, пергамент. 29, 5 × 20 см

Кроме того, Симоне создал миниатюру фронтисписа в ценном манускрипте стихов Вергилия, принадлежащем Петрарке и сделанном по заказу его отца. Он изобразил красочный пейзаж, на фоне которого среди пастухов и крестьян сидит великий римский поэт, держа на весу перо в ожидании новой строки, сцена представлена в молочно-белых тонах, напоминающих мраморные рельефы античности, несомненно, вдохновившие Симоне[273]. На обороте рисунка Петрарка записал свое стихотворение, оплакивающее смерть его любимой Лауры.

К тому времени, когда в 1342 году Симоне Мартини сделал иллюстрацию для Петрарки, создание «итальянского» стиля, отличного от византийских моделей, уже шло полным ходом — хотя стоит помнить, что понятие «Италия» применительно к той эпохе является весьма расплывчатым, обозначая целый ряд городов-государств и республик, а не одно национальное государство. В центре этого стремления к независимости от заморских моделей живописи и скульптуры стояли новые самоуправляющиеся «коммуны» (comuni), и больше остальных это стремление отличало двух великих тосканских соперниц — Флоренцию и Сиену. Если флорентийские художники мыслили джоттовскими архитектурными приемами и объемными фигурами, небольшими сценами, иллюстрирующими христианские притчи, то сиенские живописцы представляли истории на своих картинах так, словно они происходят здесь и сейчас, в большом, реальном мире. Когда золотые фоны, позолоченные стены и парчовые тронные занавесы стали раздвигаться, под ними открывался реальный пейзаж.

Для францисканской базилики в Ассизи сиенский художник Пьетро Лоренцетти написал «Снятие с креста», где Христос словно соскальзывает со стены в реальное пространство церкви. Лоренцетти даже изобразил внизу иллюзорную скамью, чтобы можно было присесть после таких переживаний. Если фигуры на картинах Джотто как будто исчезают в стене, словно мы видим их сквозь оконное стекло, то фрески Лоренцетти словно растворяют саму стену, становясь частью реального пространства церкви.

Брат Пьетро, Амброджо, написал первый настоящий пейзаж, отправившись в сельскую местность за городские стены. В одном из залов административного здания (палаццо Публико) в Сиене, в котором заседал так называемый Совет Девяти — граждане, избираемые на два месяца для решения вопросов республики, — Амброджо расписал стены подробными панорамами двух воображаемых городов. На одной стороне правит Тирания — устрашающая фигура с рогами и клыками, восседающая над разрушительным судом, где правят бал Алчность, Гордость, Тщеславие и другие символы несправедливости и дурного правления. Неудивительно, что город представляет собой картину беспорядка и разрухи, повсюду солдаты, терроризирующие народ, их отряды выплескиваются в окрестности, израненные войной и разрушением, — видны сломанные мосты, горящие деревни и общее запустение.

Пьетро Лоренцетти. Плоды доброго правления. 1338–1339

На противоположной стене, наоборот, идеальный город, или «Плоды доброго правления» под покровительством фигуры Правосудия. Перед нами разворачивается панорама мирной повседневной жизни: свадебная процессия верхом на лошадях с невестой в красном платье; хоровод женщин, танцующих под пение и тамбурин; лавочники, в том числе сапожник и торговцы зерном; проповедник, прерывающий свою проповедь из-за городского шума. Товары подвозят на мулах и ослах из прилегающих окрестностей, на фоне спокойного, упорядоченного пейзажа разбросаны виноградники и виллы, совсем как в сельской местности вокруг Сиены. Охотники, путники и фермеры свободно идут по своим делам под покровительством обнаженной крылатой женщины, которая летит по воздуху, держа в руке надпись, начинающуюся со слов: «Всякий вольно идет…» — благодаря, разумеется, стабильности и богатству, созданным республиканским правительством Сиены. Для членов Совета, сидящих под этими картинами, посыл был очевиден: благодаря правде и правосудию воцарятся свобода и процветание.

Амброджо завершил свою работу в 1340 году. Менее чем через десять лет Сиена стала гораздо больше похожа на город под управлением Тирании. Ее опустошила «черная смерть», которая, по слухам, была привезена в Европу на торговых судах, причаливших в Венеции. Более половины населения Апеннинского полуострова погибли, включая Амброджо и его брата Пьетро, а также большинство их подмастерий и учеников. Казалось, с ними исчезает целая живописная традиция. Художникам второй половины XIV века, таким как сиенский мастер Таддео ди Бартоло, мир их предшественников — братьев Лоренцетти, Симоне Мартини, Дуччо, Джотто и Чимабуэ, — вероятно, казался славным, но навсегда утраченным прошлым.

И всё же несколько живописцев перекинули мостик к традиции Джотто и Дуччо даже после «черной смерти». Новая жизнь дышала в образах, готовых вот-вот угаснуть. Мир стал более неспокойным, менее устойчивым местом.

В первые годы XV века стук копыт и бряцание инструментов живописца в седельной сумке, которое раздавалось по дороге, спускающейся с холма к городским воротам, наполняло надеждой сердце любого начинающего художника. Одним из таких всадников был Джентиле да Фабриано, беспокойная душа, перебиравшийся со своим ремесленным скарбом из города в город, поработавший в северных городах Брешии и Венеции и, наконец, в 1420 году добравшийся до Флоренции. Постепенно его репутация росла, и Джентиле превратился в одного из самых модных и востребованных живописцев своего времени, славившегося тем, как его картины передавали естественный свет[274]. Подобно своему предшественнику Симоне Мартини, Джентиле создает тонкий баланс между роскошной живописной поверхностью и правдоподобными, привлекающими внимание деталями истории, которую он рассказывает. Бо́льшая часть его картины, изображающей Марию с младенцем Иисусом, написанной для церкви Сан-Никколо сопр Арно во Флоренции, покрыта золотом и украшена тиснеными кольцами и линиями[275]. Тронный занавес из красного бархата, висящий за спиной Девы Марии, и парча, покрывающая трон, создают впечатление не столько богатства, сколько комфорта. Одна из ножек младенца спрятана под золотым покрывалом с бахромой, в которое он завернут, ручкой он отодвигает накидку матери. Эту нежную сцену оживляют неожиданные моменты: кусочек золотой каймы прерывает однотонность складок небесно-голубой юбки Марии, словно тропинка, вьющаяся далеко в горах. Младенец будто бы протягивает маргаритку стоящему рядом ангелу, но на самом деле его пальцы не касаются стебелька: он роняет его, как обычно делают малыши.