Сердце Мириаля - Фьюри Мэгги - Страница 36

— Какой еще случай? — перебил Беврон. Гиларра удивленно глянула на него:

— Ах да, я и забыла, что ты вырос в ремесленном квартале, а потому не можешь знать этой истории. Малахт свалился с лестницы в храме, той, которую зовут лестницей иерарха, — она ведет от его личных покоев до самого подножия храма.

Беврон негромко присвистнул:

— Вот это, я вам доложу, падение!

Гиларра пожала плечами.

— Он переломал себе все кости, покуда добрался до последней ступеньки. И знаешь, что я тебе скажу? Никто в Священных Пределах не пожалел о его смерти. Никто!

Лицо женщины исказила такая яростная гримаса, что Беврон невольно попятился. Раздался громкий хруст, сопровождаемый сердитым воплем маленького Аукиля.

— Ой-ей-ей! — Беврон наклонился и поднял с пола двух деревянных бычков, являвших собой весьма жалкое зрелище. — Извини, сынок, — сокрушенно прибавил он, взъерошив вихры мальчика.

— Ты убил их! — горько всхлипнул Аукиль.

— Да нет же, солнышко, у них только переломаны ножки и хвосты, — ласково сказала Гиларра. — Папа склеит их, и они будут как новенькие.

— Конечно же, склею. Пойди принеси горшок с клеем, и я их сразу же починю.

Мальчик умчался прочь, а Беврон, подкинув на ладони деревянные фигурки, задумчиво пробормотал:

— Точь-в-точь как старый Малахт… Гиларра покачала головой.

— Хвала Мириалю, его ты не сможешь склеить. Как бы то ни было, после смерти Малахта Завалю стало куда как полегче, но такое детство не может пройти бесследно. Я не знаю, наверно, и половины тех издевательств, которые ему пришлось вынести, так что у меня не хватает духу винить его за все нынешние промахи. Понимаешь, Малахт так и не смог простить Завалю, что тот был сыном служанки, а не жрицы, как я. Ты же знаешь, каков закон: Гласом Мириаля становится первый ребенок, родившийся в Священных Пределах после смерти прежнего иерарха, а кто его мать — не имеет значения. И все же я подозреваю, что, если б не свидетели, Малахт удушил бы бедняжку Заваля его же собственной пуповиной и подождал бы более подходящего кандидата.

— То есть тебя, — негромко уточнил Беврон. Гиларра вновь пожала плечами.

— Что ж, признаюсь, когда я была молода и честолюбива, долгими ночами я часто размышляла о том, как могло бы повернуться колесо судьбы. И надо же было так случиться, что я стану иерархом именно сейчас, когда мне это совсем не нужно, да еще придется распутывать все то, что успел напутать Заваль. Да и в чистоте помыслов Блейда я тоже не совсем уверена, хотя… Что это? Стучат? Да кто бы это мог быть?

Хотя Гиларра сразу отругала себя за глупость, торопливый негромкий стук показался ей почти зловещим. Опять она вспомнила, как жена торговца и ее крохотную дочку уводили прямо в алчную пасть Цитадели — и недоброе предчувствие вспыхнуло в ней с новой силой.

— Я открою, — сказала Гиларра, знаком попросив мужа вернуться на коврик у очага. Она бросила шитье в корзинку и торопливо пошла к двери.

На пороге стоял юный лейтенант Гальверон, заместитель лорда Блейда. Гиларра только глянула на его лицо — и сразу все поняла. Пошатнувшись, она отступила на шаг и тяжело привалилась к дверному косяку. И все же Гиларра недаром столько лет возилась с разнообразными человеческими бедами, которые сваливал на нее неудачливый иерарх. Привычка взяла верх, и женщина быстро пришла в себя. Лишь тогда она заметила, что молодой офицер прячет под просторным черным плащом гвардейца какую-то ношу. Гальверон перехватил ее взгляд и кивнул.

— Входи, быстро! — шепотом приказала она и, втолкнув Гальверона в узкий коридор, поспешно захлопнула дверь и заперла ее на засов.

Гальверон заглянул в дверной проем уютной комнаты, где Беврон увлеченно играл с сыном. Лицо его на миг исказилось, он круто развернулся и, не говоря ни слова, пошел в кухню. Усевшись на стул у длинного, выскобленного до блеска стола, он наконец распахнул плащ. На руках у него была крохотная растрепанная девочка с грязным, залитым слезами личиком. Дочка торговца. Она сосала большой палец, и темные глаза, еще недавно такие живые и веселые, тупо смотрели в пустоту.

— Сохрани нас Мириаль! — Гиларра пробежала через кухню и опустилась на колени рядом с девочкой. — Аннас! Аннас!..

Протянув руку, она нежно коснулась измазанной щечки. Девочка с силой зажмурилась, отпрянула, но не издала ни звука, даже не захныкала.

— Она держится так с тех пор, как я нашел ее. — Голос Гальверона был хриплый, сорванный. — Ее мать… в общем, я опоздал. Ее убили по приказу иерарха. Малышка все видела. Она убежала, спряталась. Мы перевернули вверх дном всю крепость. Если бы ее нашел не я, а кто-то другой… — Он покачал головой. Дыхание его срывалось, точно после долгого бега. Гиларра заглянула в его глаза — и поняла, что юный офицер вне себя, только не от горя, как она заподозрила вначале. Гальверон, в конце концов, воин и уже многое повидал, несмотря на то, что его синие глаза сияют почти детской чистотой. Нет, его голос срывается от ярости — чистой, беспримесной, слепящей ярости, — и Гальверон с немалым трудом подавляет ее, чтобы еще больше не напугать Аннас и не потревожить малыша Гиларры, играющего в соседней комнате.

— В конце концов я нашел ее во внутреннем дворе. — Гальверон справился с собой, и теперь его голос звучал почти ровно. — Одному Мириалю ведомо, как она сумела пробраться туда незамеченной. Она пряталась в этом их нелепом фургончике.

Гиларра заметила, что он крепко прижимает к себе девочку — так крепко, что Аннас, должно быть, едва могла дышать, но она по-прежнему молчала и не шевелилась.

— Дай-ка мне ее, — сказала Гиларра, и Гальверон поспешно, почти с облегчением вручил ей свою драгоценную ношу — как будто, избавляясь от нее, он заодно мог избавиться от страшных воспоминаний.

Нежно напевая, Гиларра укачивала малышку на руках и старалась не думать о том, кто приказал убить ее. «Не сейчас, не сейчас, — мысленно напевала она себе в такт укачиванию. — Вначале займемся самыми неотложными делами…» Но даже загоняя чудовищную мысль в самую глубь своего сознания, Гиларра знала: рано или поздно та подымется на поверхность, и тогда ей придется думать о том, что Заваль, которого она знала всю жизнь и любила как брата, — этот Заваль обернулся вдруг омерзительным чужаком…

— Будь ты проклят, Заваль, за такое злодейство! Гиларра стиснула зубы, чувствуя, как нарастает в ней ненависть. Быть может, ты и вправду заслуживаешь смерти.

— Гальверон, — сказала она вслух, — принеси мне тазик горячей воды. Котелок вон там, сбоку от очага. — Гиларру тоже начинало трясти — как будто лейтенант, вручив ей девочку, передал вместе с ней и свою ярость. Ох, Заваль, Заваль, как ты мог сотворить такое?

В кухню заглянул Беврон, глянул на девочку, на лицо Гиларры — и быстро попятился назад, в комнату, чтобы не отвлекать от игры Аукиля. Меж бровей его пролегла едва заметная морщинка, и Гиларра хорошо понимала, что позже ей придется ответить на добрую сотню нелегких вопросов. Тем не менее она знала, что всегда может рассчитывать на его понимание. Сейчас она терпеливо раздела девочку и бережно вымыла. Мытье длилось долго, потому что Аннас никак нельзя было уговорить хоть на минуту вынуть большой палец изо рта. Обтерев девочку мягким полотенцем, Гиларра обрядила ее в одну из ночных рубашек Аукиля, но переодевание тут же пришлось повторить: Гиларра попыталась напоить Аннас теплым молоком, в которое было подмешано снотворное, но питье струйкой вытекло из безвольно приоткрытых губ девочки и, конечно же, намочило сорочку.

Тогда Гиларра отступила, надеясь в душе, что Аннас все же успела проглотить хоть немного молока и сумеет уснуть. Уложив девочку в большую супружескую кровать, Гиларра вернулась к Гальверону. Офицер стремительно расхаживал по кухне, точно посаженный в клетку волк, и глаза его горели ледяным огнем ярости.

— Почему? — спросила Гиларра. — Почему иерарх приказал совершить такое жестокое деяние? Хладнокровно убить женщину и ребенка…