Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Нори Паоло - Страница 18

Блок напишет об Ахматовой: «Красота страшна».

7.7. Кстати

И, кстати, о красоте. Пока все повально влюблялись в прекрасную даму – Любовь Менделееву, жену Блока, восхищаясь ее «небесными чертами», Анна Ахматова говорила, что Менделеева «похожа на бегемота, поднявшегося на задние лапы», и что «внутренне она была неприятная, недоброжелательная, точно сломанная чем-то».

7.8. Такие времена

Сто лет назад, в начале прошлого века, наступили такие времена, когда люди во всем мире, и в России в том числе, утратили ориентиры.

Открытие неевклидовых геометрий поставило под сомнение базовый труд, на котором основывалась вся западная космография, вся картина мира, – «Начала» Евклида, а через несколько лет работы Минковского и Эйнштейна поставили под сомнение и ньютоновскую теорию времени. Мы больше ничего не знали, ни в чем не были уверены, и одним из последствий этого стало то, что люди предавались фантазиям и бесконечно выдумывали; не обошла эта тенденция и поэзию.

Символисты, акмеисты, кларисты, адамисты, имажинисты, гилеяне, футуристы, эгофутуристы, кубофутуристы, крестьянские поэты, «мезонинисты», лучисты, реалисты, центрифуги, конструктивисты, «серапионисты», экспрессионисты, импрессионисты, биокосмисты, люминисты, формлибристы, неоклассицисты, эмоционалисты, фуисты, сорокопервисты, ничевоки, всеисты – чего только тогда не было! И все разрабатывали, если можно так выразиться, свою поэтику. Оглядываясь на те годы из нашего сегодня, мы находим массу оригинального и удивительного даже в самых скромных группах, таких как ничевоки – объединение, созданное в Ростове-на-Дону и издавшее в 1921 году декрет, который гласил:

В Ростове-на-Дону двадцатых годов прошлого века ничевоки благодаря этому декрету и другим произведениям приобрели такую известность, что, казалось, само слово «ничевока» стало синонимом поэта, и все поэты в Ростове-на-Дону двадцатых годов были ничевоками.

Они мне очень нравятся – эти ничевоки!

Они печатались в газетах под вымышленными именами, могли подписаться Ковечин – ничевок, прочитанный наоборот, возмущались: «И чего они хотят, эти ничевоки? Кто они вообще такие? Какой позор, давайте объявим им бойкот!»

Я очень люблю ничевоков, и, как сказали бы в Парме, мне нравится их дерзость – дерзость русского авангарда. Читаешь их тексты и порой чувствуешь, что сказать они хотели нечто совсем другое, а вот что именно, разобраться не так-то просто, потому что сегодня мы утратили смысл многих вещей, понятных в то время, и мы, жители двадцать первого века, прекрасно это осознаем, когда пытаемся разобраться, что они имели в виду.

7.9. Платье для кузины

В детстве, когда Анна Ахматова жила с родителями в Царском Селе, ей приходилось гулять по городским паркам с француженкой-гувернанткой.

«Мне ску-учно-о!» – ныла Аня.

На что гувернантка отвечала: «Не понимаю, почему. Есть столько занятий. Вы можете, например, нарвать цветов и возложить их на могилу собак ее величества».

Лет с четырнадцати она начинает шалить.

«Вы знаете, – рассказывала она Лидии Чуковской, – в каком виде тогда барышни ездили на пляж? Корсет, сверху лиф, две юбки – одна из них крахмальная – и шелковое платье. Наденет резиновую туфельку и особую шапочку, войдет в воду, плеснет на себя – и на берег. И тут появлялось чудовище – я – в платье на голом теле, босая. Я прыгала в море и уплывала часа на два. Возвращалась, надевала платье на мокрое тело – платье от соли торчало на мне колом… И так, кудлатая, мокрая, бежала домой… Вы не можете себе представить, каким чудовищем я была в те годы».

В 1905 году родители разошлись, в 1906-м Анна переехала в Киев.

Город не пришелся ей по душе.

«Я не любила дореволюционного Киева, – рассказывала Ахматова. – Город вульгарных женщин. Там ведь много было богачей и сахарозаводчиков. Они тысячи бросали на последние моды, они и их жены… Моя семипудовая кузина, ожидая примерки нового платья в приемной у знаменитого портного Швейцера, целовала образок Николая-угодника: „Сделай, чтоб хорошо сидело“…»

8. Башня и подвал

8.1. Башня

Поэт-символист Вячеслав Иванов у себя на квартире, выходившей окнами на Таврический сад и прозванной Башней, проводил по средам собрания, на которые приглашал известнейших русских поэтов того времени.

Именно там летом 1910 года Анна Ахматова впервые читала свои стихи на публике.

Иванов называл их «густым романтизмом».

Осенью того же года, когда ее муж уезжает в Африку, Ахматову снова приглашают в Башню, она читает стихи, и Иванов их хвалит, «но их тогда уже хвалили все», – говорила Ахматова.

Она вспоминала, как Вячеслав Иванов уговаривал ее бросить мужа и таким образом, как он утверждал, «сделать его человеком».

8.2. Подвал

Кабаре «Бродячая собака» находилось в погребке, в подвале дома на площади Искусств[41]. Самые знаменитые русские поэты того времени пили здесь, курили, общались и читали свои стихи.

Для поэтов вход был бесплатным, а остальных посетителей, тех, кто платил за вход, называли фармацевтами. Для поэтов все мы, читатели, немного фармацевты.

Анна Ахматова бывала и на средах у Вячеслава Иванова, и на вечерах в «Бродячей собаке», как и многие поэты в те годы.

Она вспоминала, как однажды вечером в «Бродячей собаке», когда все «шумно ужинали и гремели посудой», Маяковский вдруг решил прочитать несколько стихотворений.

В какой-то момент Мандельштам встал, подошел к нему и сказал: «Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр».

По словам Ахматовой, когда свои стихи читал Мандельштам, «казалось, будто лебедь взлетает над всеми», и это самая красивая рецензия на поэзию, которую я слышал в жизни.

8.3. Кризис

В 1912 году, когда вышел первый сборник Ахматовой, символизм уже несколько лет переживал кризис.

Как писал Юрий Тынянов в 1920-е годы, «русская проза испытывает кризис. (Впрочем, и поэзия испытывает кризис. Вообще, трудно вспомнить то время, когда они кризиса не испытывали…)». То же самое происходило и в 1910-е годах с символизмом.

Александр Блок отмечал: «1910 год – это кризис символизма, о котором тогда очень много писали и говорили, как в лагере символистов, так и в противоположном…» Он называл три новоявленных течения, которые будут противостоять символизму: акмеизм, эгофутуризм и футуризм.

8.4. Эгофутуризм

Лидер эгофутуристов и основатель течения эгофутуризм Игорь Лотарев, родившийся в 1887 году и выбравший себе псевдоним Игорь Северянин, писал на такие темы, которые сегодня вряд ли ассоциировались бы у кого-нибудь с футуризмом.

К 1911 году он издал уже около тридцати сборников стихов[42] с названиями вроде «А сад весной благоухает!», «Интуитивные краски», «Колье принцессы» или «Ручьи в лилиях» – пожалуй, самый известный сборник Игоря Северянина до публикации в 1913 году книжки «Громокипящий кубок», принесшей ему широкую известность.

Историк русского футуризма Владимир Марков отмечает, что Северянин любил использовать в стихах иностранные слова, несущие некую интеллектуальную и социальную нагрузку, хотя, по воспоминаниям поэта-футуриста Бенедикта Лившица, который был знаком с ним и позже написал о нем в романе «Полутораглазый стрелец» («Автобиография русского футуризма»), Северянин не закончил школу и не знал ни одного иностранного языка, но при этом в разговоре щеголял надуманным французским акцентом, добавляя в русскую речь назальные звуки, которые ей на самом деле несвойственны.