Концерт для скрипки со смертью - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 1

Синтия Хэррод-Иглз

Концерт для скрипки со смертью

Питеру Лэвери, пареньку Лео и редкой птице – спасибо

Глава 1

Никто не видел коричневых ботинок

Слайдер проснулся с каким-то особенным чувством обреченности, по-видимому, из-за пряного мяса с овощами, съеденного слишком поздно на ночь, да еще сдобренного последующим скандалом с Айрин. Она спала, когда он потихоньку прокрался в комнату, но стоило ему забраться в постель и улечься рядом, как она проснулась и тут же обрушилась на него с присущей ей особенностью моментально переходить от сна к перебранке, с чем ему оставалось только смиряться.

Он и Атертон, его сержант, вчера несли службу допоздна. Они были прикомандированы к отделу по борьбе с наркотиками Нотинг-Хилла, чтобы помочь вести наблюдение за домом, где предполагалось проведение крупной сделки по продаже наркотиков. Он позвонил Айрин, чтобы предупредить ее, что не сможет вернуться домой вовремя и сопровождать ее на ту вечеринку с ужином, которой она так дожидалась, а потом провел весь вечер, сидя в пыльно-серой «Сьерре» Атертона на Пембридж-Роуд и наблюдая за темным и тихим зданием. Ничего не произошло, и к тому моменту, когда человек из Нотинг-Хиллского отделения уголовного розыска просунул голову в окно машины и сказал им, что они могут спокойно мотать отсюда, они оба уже были порядком голодны.

Атертон был высоким, гладкокожим и широкоплечим молодым человеком со светло-коричневыми волосами, причесанными в стиле, сделавшем знаменитым актера Дэвида Мак-Каллума в те далекие дни, когда Атертон явно был еще слишком мал, чтобы видеть фильмы с его участием. Он с усмешкой глянул на свои часы и заметил, что сейчас самое время пропустить по пинте пива в «Собаке и Мошонке», пока Хильда еще не вывесила салфетки сушиться.

Конечно, на самом деле это местечко называлось не «Собака и Мошонка», оно называлось «Собака и Спортсмен на Вуд-Лэйн» и было одним из тех громадных пабов, выстроенных у основных транспортных артерий в пятидесятые годы, с выложенными керамической плиткой коридорами и дверями имбирного цвета, безо всякого комфорта, с эхом как в плавательном бассейне и смешанным запахом застарелого табачного перегара, мочи и прокисшего пива. На вывеске заведения красовался мужчина в твидовой паре и фетровой шляпе-трильби, державший в руке ружье, и прыгающий на него Лабрадор – подразумевалось, что пес прыгает от хорошего настроения, но Атертон настаивал на своей версии, что пес был запечатлей в тот момент, когда собирался запустить зубы в промежность своего хозяина. Поскольку эта версия устроила всех сотрудников полицейского участка «Ф», иначе они между собой этот паб уже не называли.

И в самом деле, чертовски мерзкий паб, подумалось Слайдеру, как, впрочем, каждый раз, когда они сюда заходили. Он не любил выпивки в пути, но поскольку он жил в Рюислипе, а Атертон – в Килбурне, малолюдном районе Хэмпстеда, то этот паб был единственным, который был по пути для них обоих. Атертон, которому, казалось, ничто и никогда не портило настроения, утверждал, что Хильда, дряхлая и древняя старуха-барменша, все еще сохранила в себе некие неизведанные глубины, да и пиво здесь было хорошим. По крайней мере, неким утешением была их анонимность здесь. Каждый, кто пожелал бы стать постоянным посетителем такого угнетающего места, должен был бы заняться самоанализом, чтобы выяснить, что же именно довело его до этакого извращения.

Словом, они приняли пару пинт, пока Атертон болтал с Хильдой. С того времени, как он купил себе «Форд Сьерру», Атертон везде распространял о себе выдумку, что он представитель программотехнической фирмы, но Слайдер был уверен в том, что Хильда, на которую, казалось, не произвел бы впечатления и магистратский суд, прекрасно знала, что они из полиции. «Легавые», так она могла бы называть их, или, может, «шпики»? Да нет, это уж было бы чересчур по-диккенсовски: Хильда не могла быть старше шестидесяти восьми или семидесяти. У нее были черные пустые глаза старой змеи, а руки тряслись все время, за исключением, чудесным образом, того момента, когда она наливала кому-нибудь очередную пинту. Было трудно сказать, понимает ли она все происходящее вокруг нее или нет. Во всяком случае она определенно не походила на человека, который когда-либо верил в существование Деда Мороза или Доброй Феи.

Выпив пива, они решили поесть карри; вернее, поскольку в это время вечера оставались открыты только рестораны с индийской кухней, они лишь решили, какой именно из этих ресторанов почтить своим присутствием – с устрашающим названием «Англабангла» или постоянно пахнущий подвальной сыростью «Нью-Дели». А уж потом он отправился домой, к скандалу с Айрин и к несварению желудка. И то и другое стало уже настолько привычной частью каждого вечера, когда приходилось работать до ночи, что теперь, каждый раз, когда ему приходилось есть в индийском ресторане, это сопровождалось беспричинным рефлекторным чувством беспокойства и неудобства.

После небольшого вступления Айрин перешла к своим привычным тирадам, слишком знакомым для Слайдера, чтобы прислушиваться к ним или отвечать. Правда, когда она перешла к части «Как-ты-думаешь-каково-часами-сидеть-у-телефона-думая-жив-ты-или-мертв», у него хватило глупости пробормотать, что он частенько и сам думает о том же, что абсолютно не способствовало улучшению дел. У Айрин и так почти не было чувства юмора, и даже то минимальное, что было, полностью исчезало, когда она начинала вслух сожалеть о том, что стала женой полицейского.

Слайдер давно перестал возражать, даже самому себе, что она должна была понимать, на что идет, еще тогда, когда соглашалась выйти за него замуж. Люди, как он давно понял, женились по причинам, диапазон которых простирался от неубедительных до откровенно смешных, и никто и никогда не обращал внимания на предупреждения такого рода. Он и сам-то женился на Айрин, уже зная, что она собой представляет, и вопреки очень серьезным предупреждениям своего друга и наставника О'Флаэрти, дежурного сержанта в участке Шеферд-Буш.

«Ради Господа Бога, Билли, дорогой, – с тревогой говорил ему этот здоровенный сын Эрина, выставляя вперед лицо с красными прожилками для усиления впечатления от своих слов, – но не можешь же ты жениться на женщине, лишенной чувства юмора!»

Но он все равно сделал это, хотя задним числом и понимал, что уже тогда видел в ней те черты, что потом его так раздражали. А сейчас он лежал в постели рядом с ней и прислушивался к ее дыханию. Когда он осторожно повернул голову, чтобы взглянуть на нее, то почувствовал, как внутри поднимается огромная жалость к ней, заменившая со временем любовь и желание. Tout comprendre c'est tout embeter, однажды сказал Атертон, и тут же дал приблизительный перевод: «Как только познаешь что-то, это уже становится скучным». Слайдер жалел Айрии, потому что понимал ее, это было его роковой способностью – видеть обе стороны медали, и именно эта его способность больше всего раздражала Айрин, отчего ее перебранки с ним становились еще более неубедительными и бесконечными.

Он ощущал под ее гневом скрытую озадаченность, потому что она хотела быть хорошей женой и любить его, но как она могла хотя бы уважать человека настолько безрезультатного?! Мужья других женщин умели жить и уживаться с начальством, получали продвижение по службе, зарабатывали больше денег. Слайдер верил в то, что его работа важна и что он выполняет ее хорошо, но Айрин отказывалась оценить столь статичные достижения, а иногда бывали моменты, когда он и сам боролся с искушением воспринять ее шкалу оценок. Если бы когда-нибудь он начал судить себя по ее критериям, то неминуемо получилось бы, что во всем виноват он сам.

В кишечнике бурлило и урчало, как в старом паровом клапане, пока карри и пиво бурно взаимодействовали с кислотой желудочного сока и выделяли газы. Ему хотелось повернуться и принять более удобную позу, но он знал, что малейшее перемещение может разбудить Айрин. Ее ответная реакция на вторжение в Мир Чудных Сновидений была быстрой, яростной и неотвратимой и настолько же присущей ее натуре, как реакция подвески «Кадиллака» на плохую дорогу.