Все, способные держать оружие… Штурмфогель (сборник) - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 19

– Что в городе нового, Мехмед-эфенди? Такого, чего мы еще не знаем?

– Много нового, Миша. И это все длится и длится… – ответил он непонятно, возможно – цитатой из чего-то мне неизвестного. – Говорят, убили Сеит-Ибраима. Этой ночью. Полиция пока молчит, и раисы молчат. В дом никому нет хода…

– Откуда же известно?

– Велик Аллах! Разве может быть скрыто то, что произошло под небом? Все уже всё знают, но полиция молчит, и я не могу делать свой материал. Куда вы едете, дорогой сосед?

– Куда мы едем? – спросил я Зойку.

– Пока все равно, – сказала она.

– Мы можем ехать куда угодно, – предложил я. – Хоть в Абакан. Вы были на космодроме?

– Там нет для меня материала. Если вам не трудно, отвезите меня в Топхане.

– Абсолютно не трудно. Так что там случилось с Большим человеком?

– Найден утром в собственной спальне с перебитым кадыком. Задохнулся. Накануне ему привезли новую девочку. Именно девочку, одиннадцать лет. Теперь ее ищут.

– Девочку?

– Да. Утром девочки не оказалось ни в спальне, ни в доме, ни в парке. А под стеной лежала мертвая собака. Вот такая овчарка. И тоже с перебитым горлом. Раисы сейчас пытаются найти хозяина девочки, но того тоже след простыл. Такая история.

– Ничего себе, – сказала Зойка.

– Я что-то слышал о подобных убийствах, – сказал я. – Только не помню от кого.

– Вот и я помню что-то такое, однако смутно, – сказал Мехмед. – Попробую порыться в архиве. Там, в Топхане, архив городской прессы, – добавил он, как бы извиняясь.

Это я знал. В основном от Петра. Он в этом архиве дневал и ночевал одно время.

Поехал я почему-то не через новый «кружевной» мост, а через старый, султанши Валиде. Расстояние приблизительно такое же, но дорога здесь более тенистая и спокойная. Поэтому я даже удивился, когда навстречу нам попался полицейский мотоциклист, велевший всем освободить левый ряд. Навстречу медленно проехал давешний кортеж. Зойка помахала ручкой, и человек, сидевший в открытом автомобиле, помахал ей в ответ. Он действительно чем-то был похож на меня.

На мосту было много пешеходов. Рабочий день кончился, и многие, работающие в Галате или Пере, а живущие в Истамбуле, предпочитали не пользоваться перегруженной подземкой или вечно переполненными автобусами (парадокс нашего города: сколько бы автобусов ни было на его улицах, они переполнены всегда), а ходить пешком. Тем более что оба старых моста после реконструкции превратились в настоящие магазины. По ту сторону перил висели длинными цепями (разумеется, на неразводящейся части мостов) легкие модули-киоски, где можно было купить все, что угодно, причем дешевле, чем обычно: городской налог здесь не взимался.

Ездить по нему, правда, было тесновато.

Свернув с моста, я вырулил на набережную. Движение здесь было вообще никакое, потому что действовало ограничение скорости. Несколько пестрых туристских автобусов стояли у причала, и веселые голоногие немцы, скандируя: «Тюрингия, Тюрингия, ты всегда с нами!», фотографировались на фоне прогулочного катера. Катер назывался «Галатасарай». Примерно на середине бухты, чуть ближе к тому берегу, на якорях стоял барк «Легенда» – гордость нашего Морского кадетского корпуса. Его восстановили сами мальчишки-кадеты из сущего металлолома, поднятого со дна. Ну, не только кадеты, конечно, – их дядьки и преподаватели вкалывали как каторжные, и от посторонней помощи они не отказывались, так что и я постучал там молоточком и поработал проволочной щеткой, сгоняя ржавчину. Но все-таки кадеты, конечно, были главными. Теперь старшие классы ходили на барке и по Черному, и по Средиземному, а у меня был билет почетного гостя: во время якорной стоянки я мог посещать корабль в любое удобное для меня время…

Мы высадили Мехмеда около архива и поехали дальше. В зеркале я видел, как он остановился у входа и заговорил с кем-то в светлом костюме и больших солнцезащитных очках.

– Давай заедем в «Бальзам», – сказала Зойка.

– Давай… – Мне было все равно.

– У тебя есть деньги? У меня нет.

– Найдем, – сказал я.

«Бальзамом» называли почему-то подножие огромного стадиона, оставшегося от Олимпийских игр восемьдесят восьмого года. Там в дни, когда на стадионе никаких соревнований не происходило, действовал блошиный рынок. В прошлом году Зойка не очень дорого купила у пожилой турчанки грубый кустарный серебряный браслет с тусклыми красными стекляшками. Она носила его несколько месяцев, пока кто-то не догадался рассмотреть поделку внимательнее. Серебро на поверку оказалось самородной платиной, а стекляшки – необработанными рубинами. Возраст браслета определили в тысячу лет, а залоговую цену – в сто пятьдесят тысяч рублей. Зойка до сих пор не решила, что ей с ним делать.

Перу я постарался проехать побыстрее. Я почему-то не люблю Перу. Здесь слишком шибает в нос чужое богатство. Впрочем, есть один уголок, в конце Большой улицы… но он просто связан с хорошими воспоминаниями. Позади весьма уродливого черного здания банка «Босфор» разбит садик: платаны и акация. Посреди садика крошечное озерцо, явно искусственное. На берегу его растет несколько очень старых ив. В озерце плавают белые лебеди. Дорожки посыпаны песком. Скамейки очень удобные, плетеные. Вполне достаточно, чтобы любить это место.

На «Бальзаме» было почти безлюдно. Это утром здесь весьма плотно, то же и вечером. Я отдал Зойке все содержимое карманов: сорок три рубля, – а сам остался в машине. Не любитель я антиквы…

Нет, вру: кое-что старое у меня есть. Но оно такое… специфическое.

Я сидел и о чем-то сосредоточенно думал, когда меня похлопали по плечу:

– Михель!

Это был Марцеллан, еще больший охотник за старьем, чем Зойка. Он называл себя художником и даже дважды организовывал свои выставки: композиции из всяческих ненужных вещей. Направление называлось «утилитализм». Кормила его жена, торговка.

– Я был тебе должен тридцать рублей, – строго сказал он и вынул блокнот. – Даже тридцать пять.

– Почему «был»? – удивился я.

– Потому что вот. – Из другого кармана он извлек пачку перехваченных резинкой бумажек. – Хожу и раздаю долги. Возвращаю. Задабриваю грядущих кредиторов.

– Получил наследство?

– Гораздо смешнее. Гораздо смешнее, Михель, и гораздо невероятнее. Представь себе. Ко мне приехал мой брат. Погостить. А он, знаешь ли, любит лошадей. Платонически, разумеется. А ты как подумал? И вот мы пошли на ипподром. А до этого отмечали встречу. Друг друга. Да. Два дня. И пошли посмотреть лошадок. И я вдруг ни с того ни с сего поставил все деньги. Которые у меня были. Не помню на кого. Вспышка доброты. На лошадь. Пьян был. А лошадь пришла первой. Какая-то кляча. И выдача – шестьдесят к одному. Протрезвел моментально. Сгреб деньги – и драть оттуда. По-моему, за нами даже гнались. Но мы удрали. Какие-то мусорные баки. Роняли. Куда-то лезли…

– Повезло, – сказал я. – Поздравляю.

– Спасибо, – сказал он.

Вид у него был все еще ошалелый.

Вернулась Зойка. В руках ее был помятый зеленый медный кувшин. Глаза блестели.

– Марцеллан! – восхитилась она. – Посмотри, какая прелесть! А какой там утюг есть! Настоящий «Титан»! Девятьсот десятый год! Тебе нужен утюг?

– Вообще-то… Где?

Марцеллан решился и сделал стойку. Утюгов у него был полный гараж.

– Вон, видишь?..

Зойка стала объяснять, куда идти и куда поворачивать, а я вдруг странным образом оцепенел, словно в окружающей действительности вдруг выключили звук, а движения людей стали медленными и чрезвычайно плавными, как если бы воздух заменили медом. Я смотрел на Зойку, смотрел очень долго, так долго, как мне позволяло растянувшееся время… она одной рукой отводила волосы с лица, а другой прокладывала путь в лабиринте «Бальзама»… я с трудом отвел глаза и стал рассматривать приборную доску. Будто видя ее впервые. Ключ торчал в замке. Никелированный старомодный ключ. Под ним покачивался брелок: тыквенно-желтый череп. Я уставился на него. Я совершенно уверен, что брелок у Тедди был другой. Но какой же? Черт. Забыл… Я протянул руку и обхватил брелок рукой. Он был теплый, будто только что из кармана. Рука сказала, что этот предмет ей знаком. Знаком. Я отпустил его и оставил раскачиваться. Да что за глупости со мной?..