Все, способные держать оружие… Штурмфогель (сборник) - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 114

Ультима принесла мягкую пушистую серую кофту, набросила на плечи девушки. Та благодарно кивнула. Ее била крупная дрожь.

И вдруг эта дрожь прекратилась. Девушка подняла на Ультиму глаза, ставшие вдруг огромными. Может быть… может быть, ей все только показалось? Может быть, это был сон? Потому что ей снились странные и страшные сны…

Рекс что-то буркнул, скрылся в своей комнате и тут же вернулся, уже в брюках и рубашке. В руке его был большой жестяной фонарь.

На берегу легко и тревожно тянуло ветром – теплым, влажным, чуть пахнущим серой. Пятно желтого света скакало по ступеням лестницы, бегущей вниз к причалу.

Так же скакали звуки.

В яхте же, в спертом и смолистом ее нутре, отчетливо воняло горелым порохом и свежепролитой кровью…

…Штурмфогель испытывал неясное чувство то ли вины, то ли ошибки. Не надо было посылать туда Хельгу, подумал вдруг он. Я не хочу, чтобы это была она. Разговаривала бы с этим гадом, принимала его ухаживания… и прочее. У него даже зачесались костяшки пальцев. Он ревновал, как мальчишка.

Уже ничего не сделать. Машина набирает обороты…

До начала операции они немного поспорили с Антоном. Штурмфогелю казалось, что в предложенном плане есть какая-то нарочитость, неестественность. Не лучше ли… и он предлагал другие, более тонкие, на нюансах, на полутонах… У нас есть время? – приподняв бровь, поинтересовался Антон, и Штурмфогель подписал капитуляцию.

В качестве «Джо» использовали настоящего американца, летчика со сбитого над Миланом «Либерейтора». С помощью партизан он добрался до Швейцарии, но в Берне попал к агентам гестапо и по просьбе Ноймана был передан «Гейеру». Его подняли прямо в яхту и застрелили. Что интересно (рассказывал Антон), тело летчика вообще никак не отреагировало ни на подъем, ни на убийство – продолжало себе жрать спагетти с моллюсками и сыром и ждать обещанной переправы во Францию…

У нас с тобой так не получится, с сожалением сказал Штурмфогель.

Женева, 13 февраля 1945.08 часов

– Они отплывают, – сказал Антон и опустил бинокль. – Хельга их уговорила…

Наблюдательный пункт устроен был в мансарде очень старого высокого дома; фасад его выходил в обычный ухоженный тупичок, а тыл – на древний крепостной ров; похоже, когда-то это была башня, или часть ворот, или что-то еще, многократно перестроенное, но сохранившее некоторые фрагменты исходного…

– Ты в ней сомневался? – спросил Штурмфогель.

– В ней – никогда. Но я всегда сомневаюсь в слабостях противника. В том, что у противника есть слабости.

– И всегда ошибаешься?

– Нет, было раза два или три… – Он поморщился, как будто на зуб ему попал камушек. – Очень не люблю, когда противник не совершает ошибок.

– Я тоже, – усмехнулся Штурмфогель. – Ну, все. Ждем…

В комнату стремительно вошел Курт:

– Штурмфогель, вас к телефону.

– Берлин?

– Как ни странно, нет. Местный. Кто-то спросил Перзике и назвал правильный пароль.

– Кто бы это мог… – на ходу. – Алло? – в теплую трубку.

– Это Алим. Мы здесь. Оба.

– Но зачем?!

– Так получилось. Расскажу.

– Ясно. Ты звонишь с улицы?

– Да.

– Ты видишь башню с часами?

– Нет. Я ничего не вижу.

– Почему?!

– Я ослеп.

Штурмфогель несколько секунд молчал.

– Алим, а Полхвоста с тобой?

– Примерно. Да. Он не поможет.

– Боже, как же тебя найти?.. Что ты слышишь?

– Шумит вода. Играет музыка – как шарманка…

– Какая мелодия?

– Что-то из «Вильгельма Телля», из середины.

– Музыкальный фонтан. Знаю. Никуда не уходи, я буду через пятнадцать минут!

И Антону:

– Если не успею – плыви без меня. Ты все знаешь.

– Да.

Здесь, в верхней Женеве, у «Гейера» две машины. Мышастый фургон с надписью «Всё для тебя, дорогая!» и желтый двухместный спортивный автомобильчик. И Штурмфогель, уже отъехав довольно далеко, сообразил, что нужно было взять фургон, потому что агентов-то – двое и сам он – третий…

Но оказалось, что ошибка была не ошибкой, а опережением. То есть действием правильным, но правота эта в момент свершения действия здравым смыслом отрицалась.

Интуиция…

Возле музыкального фонтана, что на площади Ля-Гран, по-турецки сидел слепой. В руках его была деревянная кукла. Он смотрел поверх голов редких в такую рань прохожих и что-то беззвучно произносил белыми губами.

Берлин, 13 февраля 1945.10 часов

Нойман никогда не видел Гиммлера в таком состоянии. Рейхсфюрер был иссиня-бел; вокруг глаз залегли глубокие тени.

– Зигфрид, – сказал он, глядя мимо Ноймана, – ваши люди работали в Дрездене?

– Да. Да, рейхсфюрер.

– Хоть кто-то из них остался в живых?

Нойман помедлил.

– У меня нет сведений оттуда. Боюсь, что погибли все. Но чудеса еще случаются…

– Что вы искали, Зигфрид?

– Я не знаю. Это была операция отдела внутренней безопасности.

– Не знаете? У меня были другие представления о субординации в вашем отделе.

– Так и было, рейхсфюрер. Но я ввел режим «глухих переборок». И приказал даже мне не докладывать о частностях…

– С чем это связано?

– Есть подозрения на утечку информации из отдела.

– Достоверные?

– Не очень. Но есть.

– Куда утечка? К Мюллеру?

– К Мюллеру – это само собой. Боюсь, что дальше.

– Но через Мюллера?

– Собственно, именно это мы и пытаемся выяснить. Над этим работает один из лучших наших сотрудников, штурмбаннфюрер Штурмфогель. Думаю, через два-три дня мы будем знать все.

– Вот что, Нойман… Предупредите этого вашего Штурм… сотрудника – сугубо секретно, – чтобы даже не пытался разобраться в том, что в тридцать седьмом – сороковом происходило в Дрездене. Понимаете меня?

– Вы хотите сказать…

– Да. Боюсь, что ваши расследования и эта чудовищная бомбардировка связаны самым прямым образом… Геббельс требует расстрелять всех пленных летчиков – сорок тысяч… Мне кажется, иногда этот сноб ведет себя как глупый злой мальчишка с окраин… вы поняли меня, Нойман?

– Да, рейхсфюрер. Я могу идти?

– Идите. И вот что… Послезавтра я жду вас с кратким докладом по поводу этой… утечки.

Женева, 13 февраля 1945.12 часов

Яхта ткнулась носом в причал – чуть сильнее, чем следовало; Ультиму, стоявшую на носу, бросило вперед, но она лишь изящно качнулась, держась за штаг. Она была в тельняшке и матросском берете.

Рекс и Хельга замерли у штурвала – плечом к плечу…

– Прекрасно, – сказал Антон, заметно растягивая «е».

Штурмфогель уже обратил внимание, что по акценту не удается определить, кто из бойцов «Гейера» в каких краях родился и вырос. Впервые он услышал какую-то речевую особенность. Откуда он, наш Антон-Хете? Из Риги?

Штурмфогель мысленно нарисовал себе на руке крестик: обращать внимание на те следы акцентов, которые пробиваются иногда у ребят сквозь языковую замуштрованность… Зачем? Зачем-то. Пригодится.

Он вернулся в небольшую затемненную комнату, где сидели Алим и Полхвоста – вернее, то, что от них осталось.

…Нет – там, в Ираклионе, Алим одно дело вроде бы сделал: за Ортвином, похоже, была слежка. Сам Ортвин пробежал наблюдаемую площадь очень быстро, без остановки, не проверившись. А на одном из следующих – и последних – рисунков, которые сделал Полхвоста, изображен высокий полнолицый мужчина в кожаной летчицкой куртке (на двух, мысленно поправил Алима Штурмфогель: вот он стоит и оглядывается с видом праздношатающегося, а вот обходит дом, в который вошел Ортвин…) – и сразу после этого Полхвоста заскулил, сказал, что больше не может, что тот, в ком он сидит там, внизу, бунтует и рвется и уже все силы уходят только на то, чтобы удерживать его… Алим с трудом выволок Полхвоста из ямы, которую этот ребенок для себя вырыл (жутковатое зрелище: яма в форме человеческой головы изнутри – с дырой на месте одного глаза; через этот глаз Полхвоста и смотрел наружу…); мальчишка был совсем обессиленный, и они направились было к порту, но тут им навстречу – наверху! – попался тот самый мордатый в летной куртке, которого Полхвоста только что видел внизу…