Святой дьявол: Распутин и женщины - Фюлёп-Миллер Рене - Страница 88

У Юсупова был друг, беззаветно преданный ему, великий князь Дмитрий Павлович, лейтенант третьего конного лейб-гвардейского полка, единственный сын великого князя Павла Александровича. Этот верный друг князя не только принадлежал к царской фамилии, но и слыл одним из самых красивых и элегантных молодых людей, и многие гвардейские офицеры дворянского происхождения просто обожали его. Князь Феликс Феликсович испытывал искреннюю симпатию к нежному, как девушка, великому князю Дмитрию, и ему легко удалось добиться его дружбы, потому что сам Феликс был тоже молод, хорош собой, элегантен, строен и чарующе любезен. Его высокое социальное положение, огромное богатство, красивая супруга и привлекательный друг — все это привело к тому, что он стал любимцем петербургского общества, и где бы ни появлялся, все им бурно восторгались.

Тот, кто не богат, не привлекателен, не молод и не пользуется любовью общества, не знает, как невыносимо скучными могут стать богатство, красота и популярность. Князь обладает самой большой и дорогой коллекцией драгоценных камней, дворцами и огромными земельными владениями; он добился величайших успехов, каких только может добиться человек благородных кровей, потомок Эльстонов, завладевший рукой принцессы; его другом был красивый и всеми любимый великий князь Дмитрий, и все же ощущение вечного счастья не трогало душу. Не было больше никаких тайн, соблазнов, очарования, только пустота и скука.

Как и многие русские аристократы, князь Феликс не имел возможности заполнить свою жизнь возвышенными духовными интересами, его мучила жалкая скука сверхбогатого и счастливого человека, которому ничто не запрещается и поэтому ничего не хочется. Постепенно жизнь в роскоши стала казаться ему тюрьмой, из которой нет выхода: прекрасная супруга царской крови, красивый и элегантный друг, множество поклонников и поклонниц, привлекательные женщины и мужчины, окружавшие его — все они в конце концов превратились в безжалостных тюремщиков, державших его в темнице безутешной скуки.

Бедный может мечтать о богатстве, гонимый — о любви, униженный — о возвышении, но тому, кого, как Феликса Юсупова, окружают огромное богатство, вечное счастье, бесконечные удовольствия, не остается ничего другого, как преступление. Преступление казалось молодому князю единственной надеждой на спасение, подобно лучу света в зарешеченном окне для заключенного. Совершить преступление и тем самым начать жизнь новую с еще не испытанными переживаниями — это была мечта, подобно мечте арестованного о свободе.

Но и это оказалось для князя Юсупова труднее, чем для любого другого смертного. Если бы он совершил какое-нибудь незначительное преступление, даже если бы убил лакея, солдата, уличную девку, то это, он точно знал, не произвело бы глубокого впечатления на его друзей и знакомых.

Поэтому Феликс Феликсович должен был совершить что-то более серьезное, если хотел прервать скучное счастье своей пустой жизни: его преступление должно быть достаточно крупным и смелым, чтобы встряхнуть и его сонный мозг, и всю страну. Только сильное душевное потрясение могло вырвать его из плена скуки, поэтому жертвой должна стать достойная личность.

В то время в России был только один человек, убийство которого было действительно трудным делом, требовало значительных усилий и имело историческое значение. Это Распутин, друг императора и императрицы, могущественный старец, в котором дамы высшего света видели святого, а политики, генералы и духовные лица — некоронованного государя Российской империи. Убийство Распутина — вот действительно крупное, историческое, достойное князя Юсупова дело!

Стоило только в мозгу мучимого скукой молодого князя появиться мысли об освобождении от душевной пустоты с помощью убийства Распутина, как она завладела всем его существом. Теперь ему было легко найти моральное оправдание своего решения: ведь он уже давно искренне, по-настоящему ненавидел Распутина, потому что его тонкая натура с самого начала возмущалась грубым, невоспитанным и заносчивым крестьянином. Чем больше думал Юсупов о старце, тем отчетливее понимал, что он просто обязан убить этого человека. Вскоре его намерение стало казаться ему героическим; мысль о совершении убийства по «высоким мотивам» пробудила в его тонкой душе невероятный подъем, состояние восторженного эмоционального опьянения.

Эти чувства поощрялись всем, что он ежедневно слышал о Григории Ефимовиче от своих благородных друзей, великих князей, придворных и офицеров. При каждой встрече он узнавал о новых гнусных поступках Распутина, о тяжких оскорблениях, нанесенных этим «мужицким канцлером» самым знатным сановникам, о новых назначениях и устранениях от должности, предпринятых им, о новых похождениях, когда Распутин устраивал бесстыдные пирушки со знатными дамами.

Скоро ему стало известно, что Синод совершенно определенно доказал принадлежность Распутина к секте «хлыстов», несмотря на все старания скрыть это. Не подлежало сомнению, что он захватил власть по заданию этой секты и использует свое господство в духе соответствующего языческого учения. Возведение беспутного необразованного бывшего ученика садовника Варнавы в сан епископа, а затем архиепископа, есть не что иное, как издевательство над духовенством со стороны какого-то грубого сектанта, ведь старец сам тогда сказал:

— Высокомерные и ученые мужи, и епископы придут в ярость, когда среди них появится крестьянин, но я плюю на них!

Манера Распутина повсюду отрицательно высказываться о самом высоком духовенстве, то, что он называл архиепископа Владимира не иначе, как «болваном», могла служить достаточно убедительным доказательством его принадлежности к «хлыстам». А тем более его греховное учение, его проповеди о спасении в чувственном разврате! Только проклятый Богом язычник решился бы на подобные речи и поступки.

Какой позор для России, что это государство, бывшее когда-то оплотом православия, оказалось во власти представителя мрачной дурной секты «хлыстов»! А как гнусно использовал Распутин любую возможность, чтобы выразить аристократам свое презрение! Изгнание обер-прокурора Самарина, бывшего предводителя московского дворянства, означало лишь первый удар: опьяненный победой, Григорий с этого времени при каждом удобном случае позволял себе отпускать самые возмутительные замечания в адрес аристократии и ее достойных представителей; вот совсем недавно он выразился:

— Наши аристократы все время кричат: «Война до победного конца!» А сами гуляют по Москве и Петербургу, тогда как мужики на фронте истекают кровью! В окопы их!

Огромное влияние Распутина на царскую чету сильно взбудоражило всех приверженцев царя в столице, так как в этом видели большую опасность для сохранения монархии вообще. До чего дойдет Россия, если всемогущий царь позволил руководить собой простому крестьянину?

Князь Юсупов слышал также и о попытках окружения английского посла сэра Бьюконена противостоять влиянию Распутина; к этому окружению принадлежали некоторые члены царской семьи, они собирались воздействовать на императора, освободить его из-под влияния Распутина и заставить проводить политику в соответствии с собственными намерениями. Но царь Николай воспринял эти попытки, как и прежние: поначалу он любезно слушал, затем становился все более холодным и замкнутым и в конце концов совершенно явно выражал свой отказ. Как бы часто ему и императрице ни жаловались на образ жизни Григория, всегда слышали один и тот же ответ: «Его преследуют, потому что мы его любим!» В действительности оказывалось, что этот крестьянин, официально считавшийся при дворе всего лишь «зажигающим лампы», на деле был российским государем.

Не раз рассказывали, что твердое положение Распутина при дворе было следствием неоднократного повторения угрозы в виде предсказания: «Пока я живу, будет жить и царская семья, но с моей смертью погибнут и они!» Царица, да и царь, как все говорили, верили этому предсказанию и гнали любую мысль о разлуке со своим «другом».