Святой дьявол: Распутин и женщины - Фюлёп-Миллер Рене - Страница 62

Распутин ни в коей мере не предавался иллюзиям о переходе Мануйлова на его сторону: ему прекрасно были известны прежняя жизнь коллежского асессора и его характер и слишком хорошо он знал, что тот служит ему лишь из практических соображений. Сметливым крестьянским умом он понимал, что никакая привязанность, возникшая из восхищения и почитания, не может быть такой прочной и надежной, как та, что основывается на разумных деловых соображениях. Так как Мануйлов получил собственную власть и влияние опираясь на власть и влияние Распутина, тот мог со спокойным сердцем положиться на преданность коллежского асессора.

От старца также не укрылось и то, что Мануйлов сохранил свои связи с тайной полицией, и даже более того, от помощника министра Белецкого он получил особое задание, подробно держать в курсе дела полицию о политических и деловых планах старца. Сам коллежский асессор не скрывал от Григория Ефимовича возложенной на него обязанности, но старец умел использовать для себя связи друга с охранкой, так он с легкостью убедил Мануйлова сообщать ему секретные намерения и планы полиции. Ввиду этих обстоятельств Григорий Ефимович охотно позволял Манасевичу-Мануйлову время от времени поставлять помощнику министра Белецкому подробные рапорты о нем.

Он никогда не пытался что-либо скрыть от Мануйлова: тот мог войти в квартиру Распутина в любое время дня и ночи и воспользоваться любым предметом на письменном столе. Мануйлов без стеснения пользовался доверием своего святого друга, каждый час появлялся у него, вмешивался в дела ожидавших в приемной и принимал участие почти во всех сделках, заключавшихся в рабочем кабинете.

Пока Григорий Ефимович разговаривал с коллежским асессором, неоднократно открывалась дверь, ведущая в кабинет, и в проеме, приветливо и печально кланяясь, появлялся темноволосый мужчина средних лет ярко выраженной еврейской национальности. Это был тот самый Симанович, первый личный секретарь Распутина, который то приглашал в кабинет кого-нибудь из ожидавших, то подходил к старцу и шепотом что-то у него спрашивал.

Когда открывалась дверь, просители в приемной могли мельком заглянуть в кабинет. Там вокруг стола, тесно прижавшись друг к другу, сидело много людей. Некоторые из них, склонившись над листами бумаги или блокнотами, казалось, делали важные записи, другие, усиленно жестикулируя, возбужденно беседовали друг с другом. Почти все были в поношенных костюмах, на двух-трех были английские блузы, и они походили на приказчиков, другие с маленькими глазками-буравчиками были типичными представителями низшей еврейской финансовой сферы Петербурга.

Прислонившись спиной к огромному письменному столу, на котором в беспорядке громоздилась целая гора вскрытых и запечатанных писем и телеграмм, стоял Добровольский, второй личный секретарь Распутина, и время от времени что-то кричал сидевшим вокруг него людям, после чего те почти одновременно склонялись над своими блокнотами, чтобы записать слова Добровольского, и вскоре возбужденная жестикуляция и крики возобновлялись с еще большей силой.

Эта толпа взволнованных людей с блокнотами вокруг человека, выкрикивавшего самые разные имена и цифры, очень напоминала черную биржу, и в каком-то смысле это определение действительно подходило к кабинету старца, так как друзья и секретари Распутина умели, используя связи и влияние, организовывать здесь процветавшие деловые предприятия. Кроме четырех секретарей, регулярно сменявших друг друга, и из которых Распутин оказывал особое доверие бывшему ювелиру Симановичу и инспектору народных школ Добровольскому, здесь постоянно толкалась целая куча всякого рода маклеров и агентов.

То обстоятельство, что в приемной чудотворца ежедневно собирались почти все влиятельные личности России или по крайней мере их уполномоченные, давало возможность осуществлять без каких-либо бюрократических задержек крупные торговые сделки, раздачу концессий, биржевых акций и политическое вмешательство. Нужно было только прийти утром в приемную Распутина с прошением, изложить свое дело хозяину дома или компетентному секретарю и ждать, пока здесь не появится банкир Рубинштейн, архимандрит Варнава, кто-нибудь из министерства, царские адъютанты или влиятельная покровительница церкви графиня Игнатьева. Все остальное улаживали секретари, и чаще всего уже во второй половине дня можно было получить ожидаемую бумагу и с успешно выполненным заданием покинуть дом старца.

В России того времени, где любое дело, даже при протекции или взятке, должно было пройти длинный и сложный путь через тысячи учреждений. Канцелярия Распутина выделялась своей расторопностью. Таким образом, всем было понятно, что это предприятие, как никакое другое в России, находилось на вершине процветания и число его клиентов постоянно увеличивалось.

Сам старец не слишком много заботился о технической стороне этих сделок; само оформление он предоставлял своим секретарям. Поэтому, когда в его рабочем кабинете осуществлялись крупнейшие и запутаннейшие денежные операции, он мог не вмешиваться. Даже в самых сложных случаях, которые далеко выходили за пределы его умственных способностей, он разбирал их наивно, по-мужицки, нисколько не путаясь в самых непонятных тонкостях, и именно это приносило успех: самые хитрые и изощренные биржевые дельцы отступали перед природным инстинктом и кажущимся незнанием дела чудотворца из Покровского, мужика, уверенно схватывавшего сущность любой, даже самой трудной сделки.

Корявыми каракулями он писал рекомендательные письма, с помощью которых любой мог дойти вплоть до Царского Села, и так же легко совершал самые крупные сделки, неуклюже, примитивно, но успешно. Лицу, чья помощь требовалась, он писал всего несколько слов: «Мой милый, дорогой, сделай это! Григорий». Эти простые строчки с изображением креста сверху действовали будто магические формулы: их было достаточно, чтобы заставить директоров банков и министров немедленно согласиться с невыполнимыми на первый взгляд требованиями.

Распутин нацарапывал подобное рекомендательное письмо, на этом в большинстве случаев заканчивалась его деятельность: все остальное было технической работой его секретарей, о которой он не заботился. Со временем он нашел еще более простой и удобный способ. В свободное время он писал про запас стереотипные письма: «Мой милый, дорогой, сделай это!», так что ко времени заключения сделки ему приходилось только подписывать адреса. Но часто он не делал и этого, а предоставлял клиенту, снабженному его рекомендательным письмом, посещать кого угодно.

Одна юная девушка, пришедшая однажды к Распутину и приглашенная им в кабинет, описала позднее ту странную манеру, с какой старец обычно проводил раздачу просителям писем.

Посреди беседы Григория Ефимовича позвали в приемную, но вскоре он вернулся, безуспешно пытался найти готовые рекомендательные письма и извиняющимся голосом заметил:

— Мне нужно быстро написать письмо, там стоит человек, которому я должен помочь уладить дело!

После чего он схватил перо и принялся неуклюже писать, громко бормоча каждое слово. С трудом, словно пером управляла чья-то чужая рука, он косо нацарапал несколько слов.

— Я не люблю писать, — сказал, прервавшись и обняв девушку. — Ах, как я не люблю писать! Живым словом все совсем по-другому, мысли выражаются легче! А эта мазня, не что иное, как мазня! Посмотри, вот что я написал: «Милый, дорогой друг! Будь добр, исполни эту просьбу. Григорий».

— Но почему, — спросила молодая девушка, — вы не пишете, кому адресовано письмо.

Он растерянно улыбнулся:

— Для чего? Этот человек сам знает, какой министр ему нужен! Мне все равно, я пишу: «Милый, дорогой друг», и этого достаточно. Я всегда так пишу!

Позднее, когда деловое оживление в кабинете Распутина принимало еще большие размеры, часто случалось, что старец для облегчения работы передавал целые пачки писем такого рода для раздачи Симановичу и Добровольскому, Это обстоятельство привело к тому, что оба секретаря приобрели значительный вес в глазах ожидавших в приемной маклеров и дельцов. Особенно большим авторитетом пользовался Симанович: когда он появлялся в дверях, дельцы низко кланялись, подобострастно заглядывая в глаза.