Коррида - Зевако Мишель - Страница 3

– Вы не поверите, – сказал он, – этот чертенок чуть не заколол меня своим кинжалом: я уцелел чудом.

– Ба! – сказал Сервантес без тени усмешки. – Да он храбрый парень, этот малыш!

– Я бы выразился гораздо определеннее, – многозначительно отвечал Пардальян. – В этой маленькой груди скрывается сильное и благородное сердце настоящего мужчины. Я знавал немало кавалеров, обладавших репутацией храбрых и благородных людей, которые едва ли были способны проявить такое великодушие и такую отвагу, какие выказал недавно наш маленький герой. Я в жизни не встречал более смелого человека. Когда-нибудь я расскажу вам, друзья мои, обо всем, что сделало для меня это юное создание. Знайте же, что я люблю и уважаю Чико. И я бы очень хотел, чтобы и вы считали его своим другом.

– Шевалье, – серьезно отвечал Сервантес, – коль скоро вы считаете этого человека достойным вашей дружбы, мы, разумеется, тоже будем рады протянуть ему руку.

Чико был безмерно счастлив, но вместе с тем и растерян: все эти комплименты и красивые слова о его героизме и необычайной смелости, произносимые в его адрес столь уважаемыми сеньорами, привели его в сильное замешательство, с которым ему было чрезвычайно сложно справиться. Однако же он не забывал поглядывать в сторону Хуаны, поскольку ему необходимо было видеть, какое впечатление производят на нее все эти славословия. И тут он мог быть удовлетворен: Хуанита смотрела на него уже совсем иначе – лицо ее озаряла чарующая, долгожданная улыбка, которая предназначалась, конечно же, одному только маленькому Чико. Сердце его радостно забилось, и ему страстно захотелось поцеловать руку Пардальяну в знак своей безмерной благодарности и почтения; впрочем, он понимал, что сеньору французу это вряд ли понравится.

Чико был слишком тонок душой, чтобы не постигнуть суть разыгранной сцены, целью которой было произвести впечатление на Хуану, понарошку, а может, и взаправду дувшуюся на малыша. И комедия вполне удалась. Чико, всей душой любивший прекрасную андалузку, мог торжествовать.

Поразив девичье воображение, галантный Пардальян в полушутливом тоне продолжал:

– О моя прелестная Хуанита, именно вам я обязан своим чудесным избавлением. Не окажись вовремя рядом со мной ваш друг детства, о котором вы так трогательно заботитесь, я бы наверняка погиб мучительной смертью. Я никогда не забуду вас обоих. У Чико в груди бьется верное, доблестное, не способное предать сердце. Знайте же: счастлива будет женщина, которую полюбит Чико, ибо он будет любить ее до конца дней своих.

В ответ на это кокетливая Хуанита состроила очень милую гримаску, по всей видимости, означавшую: «Ничего нового вы мне не сказали».

Уже довольно хорошо знавший своего друга, Эль Тореро был немало удивлен столь необычным для Пардальяна красноречием. Обычно шевалье отличала чрезвычайная сдержанность и лаконичность речей. Но откуда Тореро было знать, зачем понадобилось Пардальяну так живо расписывать свои приключения, да еще и отводить в них главную роль малышу Чико? Ведь Пардальян никому бы не признался, что делал это для укрепления репутации Чико.

Впрочем, шевалье был абсолютно искренен. Он относился к той редкой породе людей, которым свойственно преувеличивать заслуги других, а не свои собственные.

После веселой дружеской трапезы Пардальян, сославшись на ужасную усталость (любой другой на его месте давно бы уже потерял сознание от нервного и физического перенапряжения), наконец-то отправился в свою комнату и растянулся на мягкой белоснежной постели.

Вслед за Пардальяном удалился и Сервантес. Эль Тореро поднялся на второй этаж к даме своего сердца цыганке Жиральде. Чико остался в одиночестве.

Хуана молча прошла мимо него. Плутовка проскользнула во внутренний дворик, будучи уверенной, что он не спускает с нее глаз, и с напускным безразличием направилась к своей уютной девичьей спаленке. Краем глаза Хуанита следила за маленьким человечком: ей так хотелось, чтобы он последовал за ней. Однако же он не двигался с места, и тогда ее губы еле слышно прошептали: «Глупец! Он ничего не понимает и не придет ко мне!»

Но так не годилось, малыш обязан был послушно идти за ней. И, слегка повернув голову, она одарила его своей чарующей улыбкой.

Тогда Чико наконец-то решился встать и незаметно сопроводить ее в комнату. Сердце его билось, словно готово было выпрыгнуть из груди. Не без тоски и страха думал он о том, как примет его Хуана.

Девушка сидела в единственном в ее маленькой комнатке, где почти отсутствовала мебель, кресле. Это было огромное деревянное резное произведение искусства. Господи, какую мебель делали в те времена! Когда вспоминаешь об этом, то испытываешь невольно чувство неловкости за столь убогие столы и стулья наших дней. Ножки красавицы покоились на приставленном к креслу высоком дубовом табурете, сверкавшем чистотой, – как, впрочем, и все в таверне «Башня», где за порядком следила, как мы уже неоднократно отмечали, сама Хуана.

Чико прошел в комнату и предстал перед ней онемевший и невероятно смущенный. Он был похож на провинившегося и покорно ожидающего наказания за свой проступок ребенка.

Видя его нерешительность, Хуанита заговорила первой. Лицо ее было серьезно и непроницаемо; невозможно было определить, довольна она или рассержена.

– Итак, Чико, – сказала она, – похоже, ты невероятно отважен?

– Я не знаю, – простодушно ответил он. Раздраженно, с едва скрываемой нервозностью она продолжала:

– Вот как? Но ведь об этом заявил во всеуслышание сам сеньор Пардальян, а уж он-то знает толк в подобных делах, ибо являет собой пример отваги и благородства.

Маленький человек опустил голову, словно признавая в чем-то свою вину, и прошептал:

– Если он так говорит, значит, так оно и есть… Но я ничего об этом не знаю.

Каблучки Хуаниты начали нетерпеливо постукивать о дерево табурета. Это было плохим предзнаменованием. В их стуке Чико улавливал слишком хорошо ему известные признаки нарастающего гнева его маленькой возлюбленной. И, конечно же, это только усилило его смущение.

– А правда ли то, что сказал господин Пардальян? Он утверждает, что ты способен любить до конца дней своих ту, которую однажды полюбишь, – вдруг выпалила она.