Училка и Чемпион (СИ) - Малиновская Маша - Страница 6

Замечаю, как под тканью блузки над левой грудью родинка крупная просвечивает. И блядь, только бы не встал у меня сейчас. Дружище на эту Кошку у меня странно реагирует.

Конфуз будет так-то.

Она несколько раз быстро моргает, но слова проглатывает, и мне внезапно становится весело.

Что это ты, Любовь Андреевна, язычок свой дерзкий проглотила, что ли?

— Мирон Максимович, день добрый, — важно говорит директриса. — Мы вас пригласили на беседу по важной причине.

И она излагает суть конфликта, возникшего между моим пиздюком и дикой кошкой.

— Вы только можете себе представить вообще? — давит директор. — Так разговаривать с учителем! Это нонсенс какой-то!

— Игорь, ты ничего не хочешь сказать? — подключается классуха.

— Неа, — кривится малой, опираясь спиной на шкаф. Вот хамло, хотя бы немного при бате приструнился.

— Извинился, — киваю ему. — Шустро.

— Чего? — смотрит с удивлением.

— Того, — влепляю подзатыльник. Лёгкий, для проформы. Но чтобы осознал, что батя не шутит. — Извинился, я сказал.

Все три училки задерживают дыхание. Кошка моя вообще глазищи вылупила.

— Ну Мирон Максимович, — смягчается директриса. — Хорошо, что вы реагируете, но всё же давайте как-то словами. Без рукоприкладства.

— Ты не понял? — смотрю на Игоря. И теперь он уже по взгляду понимает, что игры закончились. Вытягивается, делает морду попроще, брови сдвигает и мямлит извинения Кошке.

Она как-то дёргано кивает в ответ.

— Любовь Андреевна, — обращаюсь к ней, максимально вкладывая пиетета в голос и глядя ей прямо в глаза. — Я от всей души прошу прощения за…. своего сына. Мы что-то можем сделать, чтобы сгладить ситуацию?

Бля, кажется, дружище всё же оживает. Ну хрен знает, почему.

Хочет он эту Кошку.

Училку, ха-ха.

Сколько блядей на нём перескакало, а теперь училку подавай.

Ладно, дружище, думаю, что-нибудь мы придумаем с этим.

— Нет, этого достаточно, — говорит слегка севшим голосом. Мне даже кажется, что она вот-вот задрожит. А потом поворачивается к директрисе и на одном дыхании выдаёт: — Конфликт исчерпан, Марина Викторовна. Извините, мне нужно идти. Дети ждут.

И почти пулей вылетает из кабинета.

Беги, Кошка, беги. Далеко не убежишь — мой дружок запал на тебя.

8

Люба

— Всегда было интересно, скелет настоящий? — раздаётся сзади, и я аж подпрыгиваю от неожиданности. — Не, сейчас-то я знаю, что нет, но раньше думал, что реально человеческий.

Резко оборачиваюсь и смотрю на незваного гостя. Дорофеев-старший стоит в дверях и смотрит на меня снизу вверх.

Почему снизу вверх? Да потому что я взобралась на стремянку, чтобы достать чистые ватманы из самых высоких антресолей над доской.

И теперь надо как-то спуститься. А в присутствии орангутанга мои ноги почему-то отказываются стоять твёрдо и устойчиво.

— Что вы здесь забыли? — спрашиваю строго и, вцепившись в стремянку максимально крепко руками, осторожно сползаю вниз.

— Как что? Пришёл подробнее узнать, как учится мой сын. Я же имею на это право? — нагло выгибает бровь.

Ясное дело, зачем же ещё. И не выгонишь же!

— Мне пока нечего сказать, — складываю руки на груди. Между мною и орангутангом мой учительский стол, и это даёт мне хоть какое-то разделение границ. Потому что, кажется, этому Дорофееву неведомо о них в принципе. — Ваш сын был сегодня на моём уроке в первый раз. И если судить даже по этому уроку, то ничего положительного сказать не могу: сначала он дерзил, а потом весь урок показательно не работал, закрыв тетрадь и учебник.

— Ну что ты так сразу, Любовь Андреевна, — делает ещё несколько шагов в мою сторону, заложив большие пальцы ладоней в карманы джинсов, а у меня возникает внезапный импульс сделать шаг назад, что даже приходится ухватиться рукой за спинку стула, чтобы не поддаться ему. — Может, стоит дать ему шанс? Чему вас там в педагогическом учат: индивидуальный подход там, шанс каждому ребёнку.

О-о-о-о! Он решил меня учить, как мне работать?

Методистом заделался?

Я же не учу его морды другим мужикам расшибать.

— У вас есть претензии к моей работе? — смотрю на него, вскинув брови. — Можете оформить в письменном виде и отнести на стол к директору.

— Ну чего сразу к директору-то, — Дорофеев ведёт себя в моём кабинете, словно у себя дома. Проходится вдоль стенда с палеозоем, рассматривая всё так, будто ему интересно. Приподнимает двумя пальцами за лучевую кость руку скелета и отпускает. — Можем и сами обсудить. Общий язык, так сказать, найти.

Вот он вроде бы говорит обычные слова. Такие говорили мне и другие родители. Но именно от Дорофеева они звучат с каким-то пошлым подтекстом.

— Не трогайте, пожалуйста, демонстрационные материалы. Они стоят недёшево.

— Предлагаю сходить в соседнюю кофейню и всё обсудить, что тут сколько стоит и чем я мог бы пополнить этот ваш фонд демонстрационных материалов, — поворачивается ко мне и упирается своим взглядом прямо в моё лицо.

Мне от его этого взгляда совсем неуютно становится. На спине испарина появляется, в кончиках пальцев лёгкое покалывание. Сразу вспоминается вечер пятницы — сначала его дикий победный рык на ринге, а потом голодный взгляд на меня и это его бесцеремонное: “Эта для меня?”

Он привык получать то, что хочет, и сейчас не стоит обманываться его миролюбивой улыбкой.

— Вы мне взятку предлагаете? — выше поднимаю подбородок.

А как назвать это иначе? Чтобы потом этот туз лежал у него в рукаве и он мог мною помыкать?

— Ну какая взятка, Кисуля? Мы просто не с того начали как-то, и я хотел бы это исправить. И это… за очки я тебе ещё торчу.

Я чувствую, что у меня даже кончики ушей жжёт от возмущения.

Он совсем, что ли, не в себе? Вообще никаких берегов не видит?

— Вы что себе позволяете? — у меня аж дыхание сбоит от возмущения. — Вы вообще не отдаёте себе отчёт, что разговариваете с учителем вашего ребёнка?

— Ну не кипятись ты так, что я такого сказал-то? — разводит руками, а у меня вдруг крышу сносит. Я бы не назвала себя истероидной личностью, но этот неандерталец вызывает во мне такие эмоции, о наличии которых я у себя даже не подозревала!

Я просто хватаю учебник шестого класса и запускаю в него. И тут же понимаю, что пересекла черту.

Дорофеев ловит учебник так, будто заранее знал, что я это сделаю. И начинает ржать. А я понимаю, что вот теперь-то у него есть все шансы взять меня на крючок и без всяких взяток.

Так и представляю его жалобу директору: “Ваша неадекватная биологичка швырнула в меня — отца-одиночку трудного ребёнка, учебником! Что тут в вашей школе творится?!”

И всё равно всем будет, что сначала он принял меня за проститутку, потом пытался откупиться деньгами, решил, что может учить меня, как мне делать свою работу, а потом ещё и хамить, называя Кисулей.

— Хороший бросок, кстати, Любовь Андреевна, — ухмыляется и вертит учебник в руках. — Чёткий, целенаправленный, мощный и скоординированный. Вы, случаем, вечерами не тренируетесь?

— А как же? — я вся горю от злости, пульс явно превышает норму, но этот гад настолько спокоен, что даже обидно становится. — Каждый вечер минимум десять бросков учебником. Желательно в чью-нибудь наглую морду.

— Хорошие навыки надо развивать, — он вот-вот заржёт в полную глотку. — Приходи ко мне в зал — поработаем над твоим броском.

Мне просто нужно перестать реагировать. Он же провоцирует.

Вопросы к его сыну отпадают сами собой, ведь видно, кто его воспитывает. Ещё и без матери.

— При случае воспользуюсь вашим предложением, — отвечаю ему максимально спокойно и выдержано. — Это всё, Мирон Максимович? Или могу ещё чем-то помочь?

Орангутанг прищуривается, вцепляясь взглядом, словно клещ. Я же выдерживаю его без эмоций. Хотя это стоит больших трудов, когда этот его взгляд липко, словно слайм, сползает по мне, задерживаясь сначала на губах, а потом и на груди.