Училка и Чемпион (СИ) - Малиновская Маша - Страница 27

— Все давно ушли, Кошка, — отзывается он тихим, но решительным голосом, прервав поцелуй всего на секунду, будто мои слова его совсем не касаются. — Тут только ты допоздна работаешь и сторож.

И снова я погружаюсь в его объятия, в тепло его рук. Он ловко скользит ладонью ниже, а его поцелуй становится ещё глубже. Я уже не могу ни на чем сосредоточиться, кроме как на его руках и его губах, и я вдруг слышу щелчок замка — кто-то открывает дверь.

Мы резко отстраняемся друг от друга и оглядываемся, но лишь видим, как дверь закрывается обратно. Я нервно отодвигаюсь, поправляю волосы и приглаживаю рубашку, чувствуя, как сердце колотится. Оно вот-вот из груди выпрыгнет.

— Видишь? — говорю ему с тревогой в голосе. — Я же говорила, что здесь не место. Кто-то увидеть может!

— Ну и что? — невозмутимо пожимает плечами Мирон, будто это совсем не его дело. Его спокойствие, раздражение кажутся почти нарочитыми. — Никто ведь ничего не видел.

— Это тебе всё равно, а мне — нет! — Чувствую, как внутри закипает злость. — У меня работа, это школа, здесь ученики, коллеги! Мне важна моя репутация, а ты…

Мирон смотрит на меня, выражение его лица становится жестче.

— Репутация? — спрашивает он ледяным тоном. — Или репутация перед новым физруком?

Его слова кажутся холодными и резкими, как пощёчина. Внутри меня вспыхивает злость, я просто не могу поверить, что он только что это сказал.

— Ты что, серьезно? — мой голос дрожит от смеси гнева и обиды. — Ты ревнуешь, Мирон? То есть ты намерено…. Ты….

Я буквально задыхаюсь от эмоций, не могу связно сказать то, что пульсирует в голове. Его претензия обжигает.

Как недоверие! Недоверие мне!

— Кошка, ты сама всё знаешь, — говорит он, а в голосе столько льда, что мне и самой становится холодно. — Этот человек не просто твой коллега. А ты ведешь себя, как будто я не прав.

— Прав ты или нет, это не имеет значения, Мирон! — мои слова становятся громче, и я ощущаю, как всё больше начинаю злиться. — Мне важно мое имя, мне важно, чтобы мои ученики не видели меня в такой ситуации, а тебе всё равно. Ты решил устроить демонстрацию на условном поле соперника, чтобы показать, кто тут альфа-самец?!

Он сжимает кулаки, его дыхание тяжелое, желваки натягиваются. В какой-то момент он просто разворачивается и направляется к двери, не говоря ни слова.

— Прекрасно! — восклицаю я вслед, когда он уже на пороге. — Если тебе плевать на всё это, ты можешь вообще не приходить!

Он на секунду останавливается, оборачивается с той же мрачной решимостью, которую я видела у него на ринге, но ничего не говорит. Я отворачиваюсь к доске и только слышу, как он выходит и закрывает за собой дверь.

35

Никогда не думала, что тишина может так засасывать. Давить на уши и вызывать странное чувство, будто сейчас случится что-то плохое.

Наверное, современный человек настолько привык к постоянному фоновому шуму — от звуков проезжающих машин за окном до почти не воспринимаемого уже гула холодильника, что полная тишина уже вызывает странную тревогу. Ты оказываешься наедине со своими мыслями и не можешь отвлечься, сбежать от них. Их шепот заполняет всё пространство.

Я сижу на балконе, закутавшись в плед, с чашкой горячего чая в руках. Электричество снова отрубили, и мир будто провалился в глухую глубокую яму. Тихо и темно.

Цепляю пальцем экран смартфона, чтобы в очередной раз убедиться, что новых сообщений нет.

От него нет.

И в груди так стягивает неприятно, жмёт до боли.

Чёрт, я, кажется, влюбилась…

Злюсь за эту ревность, за то, что ему плевать на мою репутацию. Закипаю от этого просто, но.… скучаю.

В носу щекотно становится.

Реветь не хочу. Не хватало еще!

Но… эх….

Свет включается внезапно, и звуки обычного быта врываются в пространство, разрушая эту стоячую, словно болото, тишину.

Жмурюсь от вспыхнувшего в кухне света и плотнее кутаюсь в плед. В этой ожившей цивилизации чувствую себя рыбой, выброшенной на берег.

Чай быстро остывает на лоджии, а холодный я не люблю. Поэтому, вздохнув, выбираюсь из кокона и возвращаюсь в квартиру. Выливаю чай в раковину и мою кружку, ставлю её на сушилку, а сама иду в спальню. Хочется забраться под одеяло и проснуться весной вместе с голодными медведями.

Я даже новогодней суеты, которую обычно очень жду, не хочу. За праздничный классный час ещё не садилась, даже не знаю, что и придумать оригинального.

Гашу свет в прихожей, беру под мышку Касю и заползаю под одеяло. Но едва умащиваюсь на подушке, как сердце взрывается бешеным стуком от грохота в подъезде прямо у меня под дверью.

Резко сажусь на кровати, чувствуя, как под волосами возникает испарина. Мало ли кто там… А дверь у меня, мягко говоря, не самая надёжная. Замок Мирон сменил, но сама дверь тонкая, деревянная — так себе защита. От новой я всё отнекивалась, когда Мирон просил меня связаться с доставкой и сказать, когда мне удобно, чтобы привезли и установили.

Грохот повторяется, заставляя меня замереть. Кася спрыгивает с кровати и начинает громко мяукать.

— Да тише ты, — подхватываю её на руки.

И тут стук раздается уже в мою дверь.

— Люба… — слышу из-за двери голос Мирона и сначала выдыхаю, а потом вся вспыхиваю.

Угроза за дверью не моему телу, так сказать, а сердцу.

На цыпочках, прижав недовольную кошку к себе, подхожу к двери и смотрю в глазок. В свете тусклой подъездной лампы видно плохо, но в том, что это точно Дорофеев, сомневаться не приходится.

Стою у двери, прислонившись к ней, сердце колотится, как будто вот-вот выскочит из груди. Глубокий вдох, и, наконец, поворачиваю ключ.

Передо мной Мирон. Он стоит, чуть наклонившись и придерживаясь за косяк двери. Как будто ему требуется опора. И тут я осознаю, что он.… пьян. Причём конкретно так.

— Люба.… — голос его звучит мягко, но гласные необычно тянет.

А потом он оступается и опасно кренится в сторону лестницы.

— Мирон, ты…. — я хватаю его за руку, чтобы не дать упасть. — О, боже мой! Ты вообще как сюда добрался?

Он покачивается, ухмыляется легкой виноватой улыбкой, потом делает шаг и практически падает мне в объятия.

— Сам. Шел и думал… что, если ты меня… не простишь, — бормочет он, а я понимаю, что его вес ощутимо больше, чем я могу выдержать, но ему всё же удается сохранить вертикальное положение. Ну, условно вертикальное.

— О, ну давай, заходи уже, — подхватывая его под руку и тащу внутрь квартиры. Едва мы преодолеваем порог, он тяжело вздыхает и неуклюже обнимает меня, как будто уцепился за что-то дорогое и не хочет отпустить.

— Люба… — шепчет он, и есть что-то в этом пьяном шёпоте такое…. от чего у меня внутри всё в узел стягивает. — Я был идиотом. Говорил всякую чушь. Это потому что… чертовски ревную. Понимаешь?

Я замираю, пока он продолжает, не разжимая объятий. Его руки теплые и крепкие, и я чувствую его дыхание, забитое фруктовой жвачкой, на своём лице. Запах алкоголя смешивается с этой жвачкой и его знакомым ментоловым запахом, от чего внутри всё переворачивается.

— Мирон, ты не в себе, — говорю тихо, но он только покачивает головой.

— Не ревновал… так… никого. Никогда. Ни к одной… Ты что, не понимаешь? — он наклоняется ко мне, его глаза серьезные, хотя и затуманенные. — У меня крыша едет… от этой… чертовой ревности. И любовь…

Я смотрю на него, не в состоянии произнести ни слова. У меня, похоже, словарный запас исчез — настолько поразили его слова.

— Люблю тебя, Кошка, — говорит он тихо, и мне кажется, что всё вокруг вдруг замирает. Мирон говорит это, а потом медленно тянется к моим губам, и я чувствую, как внутри всё вспыхивает.

Он целует меня, сначала нежно, но потом его поцелуй становится глубже и горячее, и мне кажется, что я сама теряю почву под ногами. Его руки сильные, крепкие, он снова прижимает меня к себе, и на мгновение я забываю, что он в стельку пьян вообще-то.