Венера - Манн Генрих - Страница 9

— Где же Нана? Она еще не вернулась?

— Вернется ли она когда-нибудь? — сказал Проспер.

— Сегодня утром мне прислуживала другая, очень ловкая девушка. Она сказала мне, что Нана попросила отпустить ее посмотреть Неаполь, что меня очень удивило; Нана поступает обыкновенно иначе, когда хочет уйти. Где она может быть?

— Кто знает? — возразил Проспер. — Кто знает, где теперь был бы я сам, если бы не носил револьвера в кармане.

— Что ты говоришь?

— Когда я вчера вечером вернулся домой, Чирилло, портье, не хотел впустить меня. Герцогине я больше не нужен, сказал он. Конечно, я засмеялся ему в лицо и сказал: «Я сопровождаю герцогиню с самой Далмации, где она была королевой; ею она и осталась, и меня она не прогонит»…

— Я и не сделаю этого.

— Но сейчас же меня окружила целая куча этих обезьян и стала размахивать руками. Я должен был показать им оружие.

— Это очень странно, — сказал она. Но прежде всего она находила забавным веселый водоворот пестрой улицы, которая, чтобы служить ей, вливалась в ее дом, высоко вздымаясь по величественным ступеням. Проворная, желто-черная толпа лакеев, камеристок и горничных, поваров, грумов, кучеров и подметальщиков возбуждала в ней любопытство своими наглыми шутками, низким смирением и тайными проделками. Это была новая разновидность народа. На все ее приказания они отвечали: «Все будет исполнено», и все делалось хорошо, но иначе. Они ползали перед ней на брюхе, а, как только она отворачивалась, показывали ей язык. Ее камеристку они украли у нее. Ни один не выдавал другого, они держались друг за друга, как держатся хвостами обезьяны в клетке. «Я попала в царство говорящих животных», — думала она.

Она наблюдала за принцем среди людей, которых он нанял для нее. Они гнули спину перед ним меньше, чем перед ней, госпожой; но они внимательно следили за его глазами. Вероятно, они и обманывали его меньше. Она давала денег, сколько он просил, и ни о чем не спрашивала. Она забавлялась, как когда-то ребенком, в своем одиноком морском замке, своей бесчисленной челядью. Один торт был особенно удачен.

— Шеф сам делал его, — заметил Амедео, камердинер.

— Я хочу поблагодарить его.

Проспер стоял в конце зала. Он исчез и вернулся с невысоким, миловидным подростком, который снял свой бумажный колпак и непринужденно поклонился.

— Это я, милостивейшая герцогиня, испек торт, — сказал он, делая при каждом слове новую гримасу. Принц тоже оживился.

— Вот так комик! Спой-ка что-нибудь!

— Этот мальчуган великолепен, я хочу сегодня опять послушать его! — сказала она на следующий день. Проспер пошел за ним: маленький кондитер исчез. Герцогиня и егерь молча переглянулись. Между тем явился высокий рыжий повар и объявил, что всегда все торты делает он сам. Такого мальчика, о каком говорит герцогиня, никогда не было в доме.

— Кто знает? — спокойно сказал дон Саверио.

— Меня ждут в клубе, — прибавил он. — Проспер, мой плащ.

Проспер принес его, и принц собрался уходить. Вдруг он сунул руку в карман и остановился.

— Мой бумажник! Должно быть, он выпал в гардеробной, посмотрите-ка, Проспер… Что, нет?

— Нет, ваше сиятельство.

— Это очень странно. Я положил его в карман, входя сюда. Проспер снял с меня плащ, вы заметили это, герцогиня. Он сам отнес его в кабинет, который имеет только этот вход и в который за это время никто не входил. Так бумажника нет там на полу? Это очень странно.

— Ваше сиятельство, я не вор, — сказал егерь, сдерживая дрожь.

Дон Саверио любезно улыбнулся.

— Кто говорит это, мой друг? Было бы глупо с моей стороны утверждать это, раз у меня нет доказательств. Вы выходили за маленьким булочником, хотя, вероятно, знали еще раньше, что это бесцельно. У вас я поэтому бумажника, конечно, не нашел бы, даже если бы вы взяли его — чего вы, конечно, не сделали.

— Ваше сиятельство, позвольте! — воскликнул егерь, выпрямляясь.

— Я отпускаю тебя, Проспер, — сказала герцогиня, делая знак глазами.

Он тотчас же успокоился.

— Пойди в мою комнату, я дам тебе твое жалованье, ты уйдешь сегодня же.

— Этого я не хотел, — успокаивающим тоном заметил принц. — В конце концов на его месте всякий поступил бы так же.

— Проспер, — сказала она, оставшись с ним наедине, — ты не замечаешь, что от тебя хотят избавиться? Вот тебе деньги, уходи. У тебя не будет никаких обязанностей. Тебе придется только прогуливаться иногда под моими окнами. Бороду ты сбреешь.

— Мне будет трудно покинуть вашу светлость, — пролепетал егерь. — Я не знаю, что здесь ждет вашу светлость.

— В том-то и дело, что я тоже не знаю этого. А мне хочется знать. Поэтому иди, старина.

Однажды утром она увидела дона Саверио в окне противоположного дома.

— Как ты попал туда? — спросила она его.

— Он принадлежит мне. Я приобрел его у города.

— Ах! Каким же образом? Ты наделал еще долгов?

— Ничего подобного. Я купил его на деньги, которые получил за посредничество при покупке тобой этого дворца. Дом направо от нас я тоже получил — в обмен.

— Объясни, пожалуйста.

— В обмен на тот дом, что напротив!

— Из окон которого ты кивал мне? Но ведь он все еще твой!

— И останется моим. Я сбил цену с двадцати пяти лир на квадратный метр до пятнадцати, а потом до трех, с чего никто больше не мог получить «куртажа», ни бургомистр, и никто другой. Поэтому городу не стоило завладевать этим домом и нести расходы по отдаче его в наем — и мне оставляют оба дома.

Она подумала: «Он унаследовал деловые наклонности своей матери! И он округляет свое имение, точь-в-точь, как тот крестьянин».

— Я восхищаюсь тобой, — сказала она.

— И не без основания. Ты увидишь, мы сделаемся вместе самыми крупными домовладельцами Неаполя. Мы будем спекулировать! Я построю казармы для бедняков!

— Тебе нужны деньги?

— Я предпочитаю, чтобы ты дала мне доверенность к твоему банкиру Рущуку. Я уже говорил с ним; он вчера приехал; я ему очень симпатичен.

— Кому ты можешь быть не симпатичен?

— Так я получу доверенность?

— Нет, доверенности ты не получишь.

— Что? Нет?

— Нет.

— Ну, оставим это, — небрежно сказал он. — Это не к спеху.

От времени до времени он, закуривая папиросу, предлагал взять на себя все дела, так как они, вероятно, докучают ей. Она объявила, что они, действительно, докучают ей; она поищет секретаря.

Немедленно к ней явился маленький худощавый человечек с редкой растительностью на желтом лице и неприятно шутливыми манерами. На нем был длинный лоснящийся сюртук, белый галстук и потертые желтые башмаки. Он с ироническим подобострастием заявил, что готов на все услуги. Она отослала его. Через два дня он опять явился: в случае, если никто другой не пожелал… Никто не приходил. Дон Саверио пожимал плечами. «Никто не хочет работать».

Однажды утром она услышала на лестнице, как портье прогонял какого-то человека, предлагавшего свои услуги в качестве секретаря.

— Место занято, — заметил Чирилло. Она приказала послать просителя наверх. Он поднялся по лестнице; портье послал ему вдогонку несколько слов на местном диалекте. Это был молодой человек, прилично, но бедно одетый, по-видимому студент. Он остановился на пороге, бледный и взволнованный, и объявил, что ошибся. Затем он вдруг повернулся и исчез.

Первый претендент снова явился.

— Я не хочу больше обманывать вашу светлость, поэтому я прямо скажу…

При этом он, расставив руки, согнулся до земли. Когда он снова поднял голову, его лицо было совершенно искажено злобным удовольствием.

— …что ваша светлость никогда не найдете никого другого, кроме меня. К тому же я имею право на это место.

— Как вас, собственно, зовут, мой милый?

— Муцио, к услугам вашей светлости. Кавалер Муцио.

— Так вы имеете право, кавалер?

— Я заплатил за эту должность его сиятельству принцу — да, заплатил две тысячи лир.

— Принц берет деньги у моего секретаря — это поразительно.