Сага о Кае Лютом (СИ) - Бутырская Наталья - Страница 11

Мы сделали, что смогли. Вырыли вокруг посада рвы пяти шагов шириной, на их дальней стороне поставили частокол: да, редкий, да, слабый — любой карл руками вырвет колья — но для того нужно сначала перебраться на другую сторону. Вспахали долину по обеим сторонам так, чтобы кони увязали в рыхлых бороздах — вроде и не страшно, но коняки все ж не захотят растекаться. Из посада часть людей забрали в детинец, остальные ушли в леса вместе со скотиной. Уж как-нибудь день-другой продержатся, всё же месяц Фольси(1), уже не так холодно.

Остались позади споры с Полюдом и Одинцом, едкий шепот княжьего племянника: «А я думал, что нордские хёвдинги идут в бой первыми!», обсуждения со своими хирдманами, слова Простодушного: «Сверху тебе будет виднее. А коли что, так ринуться в бой и после успеешь».

Теперь всё в руках Скирира.

Кто они? Карлы? Хускарлы? Хельты?

Река домчалась до долины, замерла и разразилась дикими пронзительными криками. Коняки радовались! Они чуяли поживу! И всколыхнулись волны, ускорили свой бег, словно прорвали тонкий хрупкий заслон и сейчас стремились пожрать всё на своем пути.

Ближе! Еще ближе! Захлестнули крутые склоны холма и отпрянули, взметнув ввысь завесь брызг — стрел. Дробно застучали наконечники, усеивая стены и навес над нашими головами. Вскрикнул невезучий воин, пронзенный случайной стрелой. Наши лучники дружно ответили, и я заметил, как несколько коняков упало, как споткнулись лошади, но так мало… Они успели отпрянуть от детинца. Так быстро? Я видел, что всадники даже не держат поводья, правят лошадьми либо через дар, либо как-то иначе.

Но кое-что я углядел благодаря Коршунову дару. Сюда приехала молодь, буйные юные головы, что стремились поскорее набрать руны и обзавестись богатствами. В такой круговерти не было ясно, какой силы те воины, но хельтов среди них не было. Или было совсем немного. Благодарю, Скирир! И дарую этот бой тебе! Каждую жизнь. Каждую каплю крови. Каждую новую руну!

Бурая река обернулась водоворотом, еще раз ударилась о холм и разбилась на два потока. Один помчался к посаду, а второй закружил возле детинца, осыпая высокие стены стрелами.

Пора!

Я потянулся к своему дару, зажигая новые огни. Дагейд и львы! Хундр и его псы! Болли Толстяк! Трехрукий Стейн! И пошатнулся от захлестнувшей меня мощи. Моя душа словно разлетелась на десятки мелких осколков, а потом снова собралась воедино, только намного сильнее и больше, чем прежде. Будто наши огни слились в огромного пламенного волка, где я был глазами и ушами, а хирдманы — когтями и клыками. Я не различал, что за дары сплавились в этом костре, во мне бурлила такая сила, что было больно ее сдерживать.

Вдесятеро сильнее! Впятеро быстрее!

Под моими крепко сжатыми ладонями сминалось и крошилось дерево, только я этого почти не видел, зато видел каждую стрелу, что проносилась мимо. Взмах — и стрела переломилась меж двух пальцев.

В груди что-то клокотало и рвалось наружу. И я не утерпел:

— Аууууу!

Черные волны борозд разлетелись мелкими комками, и десятки волков набросились на лошадиное стадо со всех сторон.

— Аууууу!

Вой едва встревожил лошадей, но всадники не успели ничего сделать. Волки огромными прыжками настигли их и начали рвать. Быстро! Сильно! Под мощными ударами кони жалобно кричали, взбрыкивали, били копытами и падали. Меня обжигало острой болью и опаляло благодатью, но я держался. Сверху и впрямь виднее. Куда бить! Где прореха в волчьих рядах! И они слышали меня.

Жажда крови! Восторг охоты! И уверенность в победе. Ведь мы волки! А лошади — наша добыча. Наша пища!

И кони чуяли это! Те, что шли без всадников, ошалели от ужаса и начали рваться из волчьего круга. Не бить! Пусть бегут! С них ничего не возьмешь. Грызть всадников! Они — самое вкусное мясо! Они несут нам благодать!

С трудом я оторвал взгляд от своей стаи и глянул на второй поток, что умчался к посаду. Всё произошло так быстро, что те коняки только-только поняли, что случилось, только-только начали разворачивать лошадей.

Пора!

Я облизнулся, выхватил топор и спрыгнул со стены. Подстегиваемый силой стаи, я слетел с холма и остановился меж посадом и своими волками. Рядом со мной встали Болли Толстяк, Трёхрукий Стейн, Квигульв Синезуб, Живодер и Дометий.

Едва коняки подошли на расстояние выстрела, как мы рванули к ним навстречу. Миг! Мой топор отсек передние конские ноги. И нас захлестнуло волнами! Всюду оскаленные конские морды! Потные бока! Чьи-то сапоги! Мелькание мечей! Отсеченная кисть с крепко зажатым луком! Узкие глаза на темном лице! Брызги крови!

Топор унесло потоком. Я хватаю чью-то руку с мечом, дергаю… Из вырванного плеча хлещет кровь. Я разжимаю стиснутые пальцы, вынимаю меч и рублю им. Отшатываюсь вбок и сбиваю плечом лошадь. Передо мной встает стена — Дометий врастает в землю, удерживая щит. Справа Квигульв хлещет копьем, слева рубит Трёхрукий.

Вдох! И поток иссяк. Вокруг десятки тел: конских, людских. Визги. Вопли. Стоны. Запахи крови и дерьма.

Я слышу, как за моей спиной ульверы добивают остатки табуна, вижу, как огни вспыхивают новыми рунами, и чувствую, как мои волки падают один за другим. Валится Хальфсен, словно подрубленный падает Феликс, корчится один из клетусовцев, вцепившись в повод обезумевшего скакуна. Острая боль, не моя, пронзает тело, и я отпускаю стаю.

Из детинца высыпали воины, чтобы перехватить оставшихся коняков. Громко выбранился Дометий! Ему вторили голоса Херлифа и Стейна. Но я не понимал, почему они злятся. Мы же победили! Одолели коняков!

На меня в одночасье навалилась жуткая слабость. Или это не слабость, а всего лишь моя собственная сила без поддержки стаи? Вот, значит, каков я сам… Захотелось снова пробудить дар, снова почувствовать ту мощь, то единение!

— Кай! Кай!

Кто-то кричал мне в лицо. Тряс за плечи. Простодушный?

— Ульверам плохо! С ними что-то не так!

— Всем? — с трудом стряхивая с себя стайный дурман, спросил я.

— Нет, — он оглянулся. — Хускарлам. Особенно тем, кто меньше рунами. Скажи живичам, чтоб не добивали раненых! Это наши руны!

Так вот почему они бранились!

Я поднял выпавший меч, скривился: плохонький, под руку хускарла, если не карла, и направился к Полюду и Одинцу. Врезал первому попавшемуся живичу, что хотел добить коняка, сшиб с ног второго и закричал:

— Еще один дохлый коняк, и мы убьем вас всех!

Бездна! Где же Хальфсен, когда он так нужен?

Меня попросту не поняли. Или не захотели понять. Так что у следующего живича я выбил меч, у другого — зубы, а потом добрался до Одинца, растолкал его охрану, схватил за грудки и тряханул хорошенько.

— Меч — нет! Стой! Убью!

Наконец-то послышался хриплый голос Хальфсена, что повторил мои слова на живичском.

— Это наши руны! Останови своих людей, или их остановлю я!

Одинец внял моим словам, крикнул что-то, и живичи перестали резать раненых.

Я оглянулся. Хальфсен висел на плече Простодушного, его сильно трясло, руки и ноги крутило так, что вздулись жилы, он хватал воздух ртом, точно выброшенная на берег рыба. И такое творилось не только с ним, но и с другими ульверами, хускарлами. Херлиф верно сказал.

— Ты ранен? Это яд? Стрелы были отравлены?

Почему я не почуял это в стае?

— Н-нет, — выдавил Хальфсен. — Н-не яд. Н-не ранен. П-после с-стаи.

— Надо поднять его на руну. Может, исцелится?

— Давай!

Мы перетаскивали толмача от одного коняка к другому. Хальфсен успел подняться до седьмой руны во время боя, и до восьмой ему надо было много благодати. Вот только коняки… Я видел вокруг одних лишь юнцов, у них даже бороды толком не выросли. Три руны, четыре, редко у кого шесть или семь. Мальчишки!

Еще один. Еще. Хальфсен с трудом удерживал нож, его пальцы то и дело распрямлялись с такой силой, будто вот-вот выгнутся не в ту сторону. Наконец от него полыхнуло, и он со стоном облегчения опустился наземь.

Я мрачно посмотрел на остальных. Хускарлы клетусовцев и львов перед боем были в шаге от десятой руны, потому держались лучше. Они кривились от боли, еле волочили ноги и чудно подергивались, но всё же могли идти сами. Псы все были хельтами, и их эта напасть не коснулась. Живичей я оставил в детинце, и они тоже остались целы. Больше всего пострадали мои ульверы: Хальфсен, Офейг, Лундвар и еще Феликс Пистос. Тулле, Видарссону, Трудюру и еще нескольким тоже приходилось несладко, хоть и не так сильно, как Хальфсену.