Игроки и жертвы (СИ) - Костадинова Весела - Страница 25

Я чувствовала, как по телу пробегает леденящий холод. В голове крутились тысячи мыслей, но ни одна из них не могла сформироваться в разумный план действий. Ноги словно приросли к полу, не позволяя сделать ни шага.

-Зачем… ты это делаешь?

-Потому что хочу. Хочу насладиться своей сделкой, Агата.

Я видела как он обнимает меня, как целует, почти теряя над собой контроль – со стороны это было отчетливо видно.

— Я хочу все, что обещано мне. И, возможно, еще немного больше.

Мне хотелось закричать. Ущипнуть себя, убеждаясь, что все это всего лишь страшный, ненормальный сон, но судя по реакции находящихся в зале людей – сном это не было.

От происходящего комната начала кружиться перед глазами, и я буквально ощущала, как земля уходит из-под ног. Этот позорный момент из моего прошлого, о котором я предпочла бы навсегда забыть, теперь обнажён перед всеми. Каждый взгляд, каждая бровь, приподнятая в шоке, каждое перешёптывание среди присутствующих пронзали меня, словно раскалённые иглы. Кротов, всё ещё разглядывавший меня с удивлением и, казалось, возрастающим беспокойством, чуть сдвинулся в кресле, словно готовясь спросить что-то или вмешаться, но осёкся, явно потрясённый увиденным.

-Это возбуждает….– Глаза Кирилла горят темным огнем, руки движутся по моему телу, беспомощному, покорному.

Мои крики… мои слезы… мои просьбы….

Я смотрела на себя со стороны и даже жалости не испытывала. Можно ли жалеть эту женщину на экране, которая так легко и покорно переносила насилие над собой?

Мир словно остановился. Время перестало существовать. Все стояли завороженные и ошарашенные фильмом, ни у кого не было сил или желания останавливать это зрелище.

-Кирилл, хватит! Прошу тебя!

Кричала женщина на экране.

Этот крик словно разбудил одного единственного человека. Как во сне я видела перекошенное лицо Богданова, как одним движением он перелетает через свой стол и несется к проектору внизу зала. Я смотрела на его лицо, полное ярости и ужаса, на резкие, мощные движения, как он буквально бросился через зал, стремясь остановить фильм, уничтожить это ужасное зрелище, будто в надежде стереть то, что уже разорвало мне душу. Громкий, полный ужаса крик с экрана — мой крик, который я никогда не думала услышать снова — пронзил зал, заставляя меня отшатнуться от самой себя, от этой беззащитной женщины, что стала объектом его власти.

— Здесь двадцать. Двадцать пять ты не стоишь.

Он добрался до проектора, ударом отключив его. Экран потух, оставив зал в темноте и тяжёлой, зловещей тишине, но этого уже было недостаточно. Этот момент, это унижение — всё это уже стало частью моей реальности, частью того кошмара, который теперь знал каждый присутствующий.

Звенящая тишина ударила больно ударила по ушам, оставляя ощущение полного вакуума: без сил, без мыслей, без желаний, без надежды.

Все взгляды, направленные на меня, стали чем-то вроде ожога, которого я не могла избежать. Среди них были шок и смятение, недоверие и жалость, но самое страшное — это было их безмолвное осуждение и любопытство. Чувство полной беззащитности разлилось по телу, и мне хотелось спрятаться, раствориться в воздухе, стать невидимой.

Кирилл стоял рядом с проектором, его лицо всё ещё перекошено гневом. Но в его глазах больше не было привычного холодного пренебрежения. В этом взгляде была ярость, которая граничила с чем-то, что я не могла определить. Быть может, это была смесь вины, ужаса, шока, смущения— ощущение того, что он сам, наконец, увидел результат своей безжалостности.

У меня не было времени понимать. У меня не было времени думать. Я хотела одного – упасть и больше не подниматься никогда. Закрыть глаза, потерять память, слух, зрение и остальные чувства.

Толпа, словно выйдя из оцепенения, начала оживать, и я видела, как люди оглядываются друг на друга, перешептываются, кто-то поспешно достаёт телефоны. В зале зажглись вспышки — камеры, направленные в мою сторону, точно хищные глаза, улавливающие каждый мой жест, каждое выражение моего лица. Я почувствовала, как медленно отступает сила, позволяющая мне держаться, оставляя только острую боль и безграничное отчаяние.

Я медленно опустила взгляд на свои руки, едва осознавая, что пальцы дрожат. Все вокруг становилось расплывчатым, словно я смотрела на происходящее из глубины кошмара. Я знала, что все эти шепоты, все эти взгляды будут преследовать меня. Всё, что я так старательно пыталась забыть, удержать под замком, внезапно прорвалось наружу — и теперь уже не исчезнет.

Из толпы пробился чей-то крик, требующий объяснений, но его слова были для меня всего лишь отдалённым эхом. Моя голова казалась пустой, гулкой, как барабан.

Бежать… бежать…. Не важно куда… подальше от этого всего… Пока они полностью не пришли в себя, пока заняты Кириллом…. Пока не посмотрели на меня….

Бежать….

Ноги сами понесли к выходу из зала, без участия тела. Я видела людей вокруг себя урывками, как кадры из фильма.

Каждый шаг был отчаянным рывком к спасению, к забвению, к чему-то, что хотя бы на миг избавит меня от этой невыносимой боли. Время будто замедлилось: я видела, как кто-то оборачивается, пытаясь понять, куда я иду; чей-то удивлённый взгляд встречается с моим, но я тут же отвожу глаза, едва сдерживая приступ паники. Только бы никто не остановил, только бы никто не протянул руку и не сказал что-то — я бы не выдержала.

- Агата! – крик донесся откуда-то сбоку, но приглушенно, словно из-под воды или земли

- Агата! – голос снова достиг меня, почти болезненно резкий, пробивающийся сквозь хаос в голове, и на этот раз я различила в нём отчаяние и боль, которые, как мне казалось, никогда не могли принадлежать Кириллу. На доли секунды я увидела его лицо – белое, почти мертвое, перекошенное виной и осознанием того, что совершил. Но мне было все равно.

Убежать. Скрыться. Исчезнуть.

Умереть.

Мои шаги эхом раздавались по пустому коридору и каждый щелчок каблука загонял новый гвоздь в крышку моего гроба.

14

Я бежала, не чувствуя под собой ног, лишь желая оставить позади каждую тень, каждый взгляд, каждый шепот, что был впитался в воздух заседательного зала. По лестницам, один пролет за другим, почти спотыкаясь о собственные мысли, остывшие и раненые, по пустым, протяжным коридорам, где эхо шагов преследовало меня, словно безжалостное напоминание о недавнем кошмаре. Мне казалось, что с каждым шагом я сбрасываю с себя тот невыносимый груз, ту пелену стыда и унижения, но он упорно держался, как будто был вплетен в самое моё существо.

Холл растянулся передо мной, огромный и безмолвный, и свет, пробивающийся сквозь стеклянные двери, манил меня, обещая свободу. Ещё шаг, ещё одно усилие — и я вырвалась на улицу, которая утопала в ослепительных солнечных лучах. Свежий воздух ворвался в лёгкие, но не принёс облегчения. Светло и красиво, как будто ничего не случилось, как будто этот день не мог быть омрачён ничем. Где-то с шумом проезжали трамваи, шумел фонтан на площади, отголоски тихих разговор доносились до моих ушей. Я стояла посреди всей этой яркости и чувствовала, как внутри меня воцаряется ещё более глубокая темнота.

Всё, чего я хотела, — раствориться в этом безграничном просторе, где никто не знал бы моего лица, не видел бы моих ран и не слышал бы того, что я услышала сегодня.

Побежала по площади, не понимая, не зная, что делать и куда идти. Внезапно тонкий каблук туфли скользнул в зазор между плитами, и я ощутила, как земля уходит из-под ног. Мир вокруг замедлился — воздух стал густым, каждое мгновение растянулось в вечность. Я упала на колени, чувствуя, как боль резко пронзает ногу, и услышала звук разрываемой ткани. Тонкое, элегантное платье, которое так тщательно выбирала для сегодняшнего дня, — словно последнее напоминание о привычном мне порядке, — разорвалось, оставив длинный, неровный разрез.

Холодная и твёрдая поверхность земли была реальной, неприкрытой, как и вся боль, пронзающая меня. Никто не остановился. Никто не протянул руку помощи. Казалось, мир вокруг продолжал вращаться, поглощая меня в своей безразличной суете. Хотелось закричать, выплеснуть из себя тьму, скопившуюся внутри, но я не могла издать ни звука. Лежала на земле, вниз лицом и не могла даже пошевелиться. Тёплый солнечный свет, который ещё несколько минут назад казался спасением, теперь раздражал, врезался в глаза, становился невыносимым. Я всё глубже погружалась в свою боль, чувствуя, как страх и отчаяние поглощают меня, обволакивают, как вязкая смола, не давая подняться, не оставляя сил даже для того, чтобы поднять голову.