Орел и Ворон - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 31

Я аж сплюнул от негодования:

– Не зря римского папу у нас предали анафеме!

Ротмистр согласно кивнул, после чего продолжил:

– Вот и Мартин Лютер гласно выступил против индульгенций, объявив, что непогрешимость римских пап ложна… Мы же называем наших священников пасторами, то есть проповедниками, и они ничем не возвышаются над мирянами. А потому все лютеране причащаются потиром!

Уловив мой недоумевающий взгляд, Себастьян уточнил:

– То есть не только Телом, но и Кровью Христовой из Чаши.

Я пожал плечами, после чего с сомнением произнес:

– Мы всю жизнь причащаемся Телом и Кровью из Чаши, других времен не знаем. А про проповедников и священников разницы не понял – чем ваши пасторы отличаются от наших батюшек, если у нас все причащаются одинаково и нет непогрешимых?

Немец некоторое время помолчал, после чего просто пожал плечами:

– Как я уже говорил, я не слишком хорошо знаю ваши обряды. Но у нас пасторов выбирают из числа верующих прихода. После выбора им дается поручение от Церкви на проведение проповедей и осуществление таинств крещения и причастия.

– Ничего себе?! То есть священников ваших ничему не обучают? И как же иные таинства – исповедь, венчание, отпевание?

Фон Ронин в ответ лишь пожал плечами в очередной раз, явно раздраженный моими вопросами. Я немного помолчал, размышляя, стоит ли продолжать разговор, и все же не удержался:

– Слышал я, что у вас человек считается спасенным, если уверовал в Иисуса Христа, и что никаких благих дел для этого не требуется? И что Господь изначально предначертал одним вечное спасение, независимо от их веры и дел, другим же – скорби и проклятие, а раз так, богачи благословлены, а нищие прокляты?!

Себастьян устало покачал головой:

– То, о чем ты сказал – то есть про изначальное предопределение, его еще двойным называют, – это учение Кальвина. Его последователи называют себя кальвинистами, я же, напомню тебе, лютеранин.

– Но лютеране считают себя спасенными, если уверовали в Бога?

Немец согласно кивнул.

– То есть делай любое зло, но если в Господа веруешь и крещен, то спасешься однозначно?

Ротмистр вновь промолчал, но, как кажется, в этот раз смутившись и просто не найдя что мне ответить.

Покачав головой, я припечатал:

– Но так ведь вера без дела мертва! В чем польза веры, если человек грешит и не кается, не исповедуется, не совершает добра и не помогает ближнему своему, в беду попавшему или нуждающемуся?!

К моему удивлению, немец все же ответил, пусть и вполголоса:

– Согласен…

Ободренный малым успехом, я продолжил:

– И почему тогда ваш Лютер, коли пошел он против папы римского и желал вернуться к истокам, не обратился к православию? Наша Церковь признает только первые семь Вселенских соборов, она неотрывно связана с апостольскими временами… Так нам батюшки проповедуют. Вот и получается, что все, что есть хорошего у вас и чего нет у католиков есть и у нас. Вот были бы мы единоверцами и тогда помогали бы друг другу!

Фон Ронин только мотнул головой, а после неожиданно ехидно ухмыльнулся:

– Не знаю, почему Мартин не обратился к православию и что вообще было у него в голове. Но что касается помощи – разве среди воров Самозванца, литовцев и черкасов Сапеги нет твоих единоверцев?!

Я вынужденно замолчал, но тут немец неожиданно сам пришел ко мне на выручку, причем заговорил чуть тише. Так, словно даже в лесу нас могут подслушивать.

– Вряд ли ты слышал о них – но после того, как Мартин Лютер создал новое вероучение внутри католической церкви, обобщенно именуемое протестантством, римские понтифики создали орден иезуитов. Как когда-то рыцарские монашеские ордена тамплиеров, тевтонцев или госпитальеров стали боевым оружием католической церкви, так и иезуиты стали ее оружием, но не явным, а тайным! Иезуиты воюют не на поле боя – они непревзойденные мастера интриг и предательств, они умелые доглядчики, способные разведать любую тайну. А узнав, к примеру, какую постыдную, могут использовать ее против наделенных властью людей, угрожая оглаской! И тогда последние принимают нужные для иезуитов решения… Наконец, иезуиты не гнушаются тайных убийств и отравлений, они отлично разбираются в ядах и могут отравить человека быстро, а могут травить медленно и очень долго… Тогда создается полное впечатление того, что человек неизлечимо болен.

Я аж передернул плечами от услышанного, а Себастиан продолжил свой рассказ:

– Так вот то, что в Речи Посполитой приняли церковную унию, подчиняющую греческую церковь римским понтификам, – это полная заслуга иезуитов. И я абсолютно уверен в том, что сейчас подле каждого полководца ляхов, независимо от его веры, стоит по нашептывающему ему «нужные» решения иезуиту!

Непроизвольно коснувшись рукояти сабли, я с гневом прорычал:

– Ну, попадись мне кто из них под саблю, то уж я-то его на голову укорочу!

Рейтар зло усмехнулся и согласно кивнул:

– Только не забудь меня позвать, коли попадется!

Некоторое время мы едем молча, думая каждый о своем. Между тем лес начал редеть, чему я очень обрадовался – все же после вчерашнего нападения я подспудно ждал новой пакости от лихих людей…

– Себастьян… Слышишь, Себастьян?

Немец лениво разлепил губы:

– Слышу.

– А правда ли, что у вас красивых баб по навету о колдовстве на кострах сжигают? И что делают это и католики, и лютеране, и прочие протестанты?

Фон Ронин изменился в лице, словно как я его жестоко оскорбил! Вспыхнул, нахмурился, налился краской… И не найдя что сказать в ответ, пришпорил бедную кобылу, послав ее вперед бодрой рысью!

– Смотри, немец! Ежели жена твоя правда столь красива, как ты ее описываешь, может, вам обоим на Руси обосноваться, а?! Примете православие, ты поступишь на службу царскую, она же тебе детишек нарожает… А то ить еще сожгут девку-то по навету!

Немец, отъехав шагов на тридцать, осадил Стрекозу, обратив на меня возмущенный и одновременно с тем испуганный взгляд. На мгновение возникло ощущение, что он чем-то подавился, но, как оказалось, рейтар просто возмутился да искал нужные слова.

– Слышишь, московит, ты поменьше языком молоти! А то беду накличешь!

Я равнодушно пожал плечами, так же как до того и мой спутник, после чего спокойно и рассудительно ответил:

– Дык я не со злым умыслом, я наоборот, как лучше тебе предлагаю сделать.

Ротмистр зло процедил в ответ:

– Как лучше? Да вся Московия кровью обливается! Ляхи, литовцы и черкасы ее заполонили, татары порубежье терзают! И сюда ты предлагаешь мне жену везти?!

Ну вот теперь пришел и мой черед осерчать!

– Сюда! Потому как долг мы свой ратный исполним, побив Сапегу и воров тушинских, так и остановится поток крови невинных! Иль ты собрался бежать до того, как супостата одолеем?!

Себастьян, чуть успокоившись, ответил уже не так резко:

– Коли бы собирался, так давно уже бежал бы. Нет! Раз я заключил договор найма, то я его выполню. Честь рода фон Ронинов не будет запятнана!

Я примирительно кивнул, также понизив голос:

– Ну вот и славно…

Мы уже миновали границу леса, въехав в обступившее дорогу с обеих сторон ржаное поле, когда справа, на некотором удалении, послышались истошные бабские крики и басистый мужской хохот. Сразу почуяв неладное, я приподнялся в стременах и разглядел впереди, шагах в двухстах, две телеги, вокруг которых замерло несколько всадников. Телеги откатили в низину, потому на глаза они сразу не попались… Также я обратил внимание на то, что в седлах остались трое наездников – среди них один черкас, судя по характерному чубу и бритой голове, а еще двое облачены в литовские кафтаны. И четверо лошадей замерли подле конных, но не заводные, а под седлами.

Сердце мое оборвалось, когда от телег послышался резкий треск одежды, а практически сразу за ним – отчаянный женский визг, который заглушил похабный мужской гогот. Что там происходит, стало понятно сей же миг, отчего в глазах у меня аж потемнело… И еще тяжелее стало, когда я услышал вопрос ротмистра: