Орел и Ворон - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 29

– Эй, Тимофей! А может, пора бы нам и на ночевку остановиться? Посмотри по сторонам – темень кругом! Еще чуть-чуть, и мы даже хвороста для костра не соберем!

Сотник оглянулся по сторонам, обдумывая мое предложение, после чего отрицательно мотнул головой.

Сердце в моей груди так и замерло…

– Нет, рейтар, солнце еще достаточно высоко. В лесу всегда темнее, чем в поле, но света пока достаточно, чтобы мы могли продолжить свой путь, – хотя бы пока не найдем удобной стоянки. У тебя что из припасов?

Я пожал плечами:

– Сухари, солонина… Немного вина.

Орел понятливо усмехнулся.

– Сухари побереги, покуда у меня свежий хлебец есть, а солонину мы в кашу бросим. Ты вот лучше угостись салицем, копченым на вишне, горбушечкой хрустящей да лучком – глядишь, и на душе спокойнее станет!

Я разом приободрился и, с легким поклоном приняв угощение московита, принялся бодро жевать, продолжив дорогу.

Незамысловатая снедь стрельца пришлась мне по душе – куда уж до нее опостылевшей солонине с сухарями! А Тимофей, дожевав свою порцию, весело подмигнул мне:

– Вкусно?

– От Валенсии до Новгорода ничего вкуснее не ел!

– А Валенсия – это в гишпанской стороне?

Я удивленно вскинул бровь:

– Да! Откуда знаешь?

Стрелец самодовольно повел плечами:

– Да был тут у нас наемный гишпанец, пушкарских дел мастер. Из этой самой Валенсии родом. Сухарь сухарем, но с парными клинками такие коленца выплясывал – закачаешься! Против трех противников мог выйти со шпагой и дагой!

Упоминание о мастере парных клинков вызвало у меня неприятные воспоминания и напомнило, как я ненавижу дуэли – рубку!

Вообще, я какой-то неправильный германец. Я терпеть не могу капусту (особенно тушеную!), не пью пиво… А предпочитаю сыры и красное вино, особенно в компании моей Виктории… Рука сама нашла кусочек алой материи, спрятанный за пазуху. Я коснулся его губами.

– Жена? – Стрелец с полуулыбкой посмотрел мне в глаза.

После некоторого промедления я нехотя ответил:

– Почти.

– Красивая?!

– Самая прекрасная из всех женщин на земле… Глаза цвета шоколада из Нового Света, губы – словно бургундское вино. Такие же терпкие и сладкие на вкус… Руки мягкие, как перья лебединые. А уж стан…

Я словно наяву увидел свою Викторию, а сотник только головой покачал:

– Лепо глаголешь, немец. Видать, любишь жену свою… Молодец.

– Почти жену!

Ответить мне Тимофей не успел – впереди послышался громкий хруст веток: кто-то явно выходит к дороге.

Я без промедления выхватил оба заранее заведенных пистолета. А сотник, ругаясь, потянулся к луку, на который еще нужно успеть натянуть тетиву…

– Стреляй сразу!

Я молча кивнул соратнику, вскинув пистоли…

Но мгновение спустя, когда из леса показался первый силуэт вышедшего на дорогу человека, я опустил оружие, зацепившись взглядом за светлые одежды и открытое старческое лицо с седой бородой.

– Сынки, не стреляйте!

От отчаянного вскрика старика у меня аж стиснуло сердце. Замер и сотник, держа в руках лук и извлеченную из седельной сумки тетиву.

– Чего тебе, отец? И что ты в этой чаще забыл?

Голос Орла, однако, весьма строг.

– Да от лисовчиков бежим мы, сынки!

Да-а-а, слава об убийцах, грабителях и насильниках из числа ляхов, черкасов и прочих воров, вошедших в отряд литовского шляхтича Александра Лисовского, гуляет уже по всей Московии… Эти выродки отличаются особой, крайней жестокостью и убивают всех без разбора на своем пути, если совершают стремительный марш. Двигаясь без обозов и артиллерии, живя награбленным, лисовчики умудряются внезапно атаковать московитов, никак не ожидающих появления врага…

Между тем старик продолжил:

– Я вот как услышал нашу речь на дороге, так и понял – то добрые люди путь держат. Вот и решил…

Тут незнакомец наконец-то разглядел меня и мой шляхетский наряд, да так и замер:

– Лях?!

Я мягко улыбнулся, после чего покачал головой:

– Да нет, отец. Немец я.

Старик облегченно выдохнул и перекрестился:

– Иноземец, а говорит по-нашему так, что не отличить! Чудны дела твои, Господи!

После недолгой паузы он продолжил:

– Бежим мы от иродов поганых, бежим! А то ведь тати клятые женщин насильничают, детишек рубят, не щадят, покуда мужья и отцы воюют! Да и сами про безобразия их небось слышали…

Мое сердце невольно забилось чаще, разгоняя по жилам кровь. Незнакомец прав – о «проказах» воров, а особенно лисовчиков, я действительно наслышан. Да и у сотника вон, заходили желваки на скулах, он ведь явно побольше моего знает. И ведь это его народ страдает. Народ, который он, как воин, обязался защищать…

Немного помолчав, Тимофей тихо ответил:

– Слышали, отец, как тут не слышать… Но ты все говоришь «мы» да «мы», а кто «мы»-то? Пусть уж покажутся на дороге твои спутники, драться мы не будем, баб тоже не обидим, обещаю. И хоть припаса у нас немного, но поделимся, чем сможем.

Дед согласно кивнул, почти в пояс, после чего взмахнул рукой и громко воскликнул:

– Выходите, не бойтесь!

Вновь затрещали ветки, за деревьями показались новые фигурки. Надеясь никого не напугать, я спрятал пистоли и потянулся за сухарями и солониной, краем глаза заметив, что и стрелец запустил руки в седельную сумку, откуда совсем недавно уже доставал хлеб и сало с луком.

А вот старик вдруг попятился куда-то в сторону от нас…

– Эй, отец, ты куда! Вот же сухари…

– Это что такое?!

Встревоженный, если не испуганный окрик Орла заставил меня спешно оглянуться, так и оставив сухари с солониной в суме, и невольно обмереть! Из-за деревьев на дорогу выбралось не меньше десятка человек – с дрекольем и топорами, а у пары и сабли нашлись! Но главное, что в сгустившихся сумерках я сперва не смог различить их лиц, однако, когда невольно вгляделся, то почувствовал, что волосы на голове моей зашевелились…

Не лица это – хари чудовищные!

И как-то разом мне вспомнились все небылицы московитов про лесную нечисть, покуда липкий страх сковал тело…

Между тем стрелец, выпустив из рук увесистый шмат сала и котомку с хлебом, громко воскликнул, разгоняя оцепенение:

– Ты смотри, немец, нечисть! Ну а я вас сейчас крестным знамением…

Сотник размашисто перекрестил уже бросившихся к нам духов, даже не попытавшихся при этом замедлиться, а после резко гикнул, посылая коня вперед, и одновременно с тем выхватил саблю!

– Стреляй, Себастьян! Ряженые это!

Ну конечно…

Злобно оглянувшись в поисках удравшего и уже спрятавшегося где-то старика, я также послал Стрекозу вперед, вновь выхватив пистоли из кожаных кобур. А Тимофей уже поравнялся с первыми разбойникам! Размашистым ударом сабли стрелец сбил в сторону направленный в свой живот кол и тут же свесился влево, стремительно вонзив клинок в грудину врага, поднявшего топор для удара!

– Справа оборону держи!!!

Предупредив соратника, я поравнялся с ним, поочередно разрядив в атакующих оба пистоля, – с пяти шагов не промахнулся ни разу! После чего, ругнувшись на собственную расточительность, бросил разряженные самопалы на землю. Нет времени прятать их в кобуры! Выхватив палаш, резко натянул удила влево, и конь крутанулся, снеся крупом одного из разбойников… В то время как я наотмашь ударил тяжелым клинком по нацеленному в голову колу! Мельком отметив, что из него торчит длинный-предлинный штырь – годендаги это, значит, а вовсе не просто палки… Довольно опасное оружие! Но мне удалось его парировать, пусть и не так ловко, как сотнику… А ответным выпадом я все-таки дотянулся до вражеского лица самым острием клинка, и поганец безмолвно рухнул наземь. Сквозь смятую берестяную маску ряженого обильно проступила кровь…

Потянув из кобуры третий пистоль – отцовский! – я едва не потерял равновесие от резкого скачка Стрекозы! Но сзади тут же раздался громкий вопль… Мельком оглянувшись, я увидел распластавшегося на земле разбойника, сбитого до того лошадиным крупом, дергающегося и подвывающего от боли. Вот дела! Выходит, кобыла ударила задними копытами в грудь поднявшегося было татя…