Новое Просвещение и борьба за свободу знания - Кауфман Питер - Страница 20

Такое ожесточение – именно оно – приведет к тому, что после долгих конвульсий и дискуссий будет в конце концов созвана Комиссия Карнеги и учреждено американское общественное телерадиовещание. Это ожесточение возникло, потому что прозорливые люди почувствовали, какая надежда и какая опасность таятся в новом изобретении, в новой технологии, и захотели предупредить общество. Их голоса обращались к нам в первой половине 1920-х гг. – и до сих пор звучат громко и ясно. В июне 1925 г. в «Образовательном экране» вышла статья калифорнийского продюсера Джорджа Стоуна, который целых десять страниц посвятил придуманному им решению проблемы, связанной с невозможностью создания на коммерческой основе полноценных каталогов и библиотек образовательных фильмов. Это решение – его колокола звучат почти с каждой страницы моей книги – в том, чтобы сформировать некоммерческий механизм, некий «фонд», который станет «чрезвычайно полезным центром» по «созданию, обмену и распространению визуальных материалов с сопутствующими объяснительными текстами». Будучи сам продюсером таких фильмов: о происхождении жизни, о еде, о малярии и о болезнях в целом, – Стоун распознал то, что видели и другие, а именно: «даже сверхграмотная организация бизнеса и эффективное производство не помогут одолеть экономические препятствия, стоящие перед продюсером образовательного кино». Нужен был центр, похожий на «общепризнанные культурные учреждения американской жизни» – общественные школы, наши большие симфонические оркестры, библиотеки, музеи и т. п. Стоун говорит об этих моделях с жаром и пророческим ви́дением:

Иными словами, общественное вещание.

Но мы забегаем вперед.

6

Визуальное обучение (II)

«Наша цель – инструмент свободной коммуникации людей в свободном обществе»[185]. Когда члены Комиссии Карнеги излагали свои идеи, они, пусть даже неосознанно, будто эхом повторяли идеи энциклопедистов из второй главы, порой почти слово в слово. «Американцы обретут более полное понимание себя, своих сообществ и своего мира [с помощью лучшего, более диверсифицированного телевидения]. Они узнают о чудесах и разнообразии искусств, наук, ремесел и о множестве путей, где встречаются творение ума и рук человека»[186]. Тот первый доклад Комиссии Карнеги мог бы написать Дидро[187].

Почему же наше телевизионное Просвещение так и не созрело?

Основатели и сторонники общественного вещания, в 1960-х и ранее, могут гордиться достижениями в своей сфере, и немалыми, – это важные телевизионные проекты, под которыми подписались благотворительные и правительственные организации с сотнями миллионов долларов в активном запасе, это многие часы рассказов об истории, естественных науках, бизнесе, политике, искусстве и культуре, которые стали доступны в каждом телевизоре, в каждой ТВ-приставке, в каждой спутниковой тарелке, какие имелись у американцев. Почему же сегодня наше телевидение такое, какое есть, почему наша программа передач показалась бы знакомой тем, кто критиковал телевизионный контент в 1910-х и 1920-х – а также 1950-х, 1960-х, 1970-х – и критикует до сих пор? Тому есть причины. Существует сквозная линия, проходящая через историю печати, кино, телевидения и интернета, где медиапровидцы и реформаторы говорят и оказываются услышаны, говорят и остаются неуслышанными, говорят, а их заставляют замолчать, или говорят недостаточно громко, а некоторые, как уже рассказывалось, становятся пророками и даже (как все убитые пророки) мучениками. Эта линия тянется от «Визуального обучения» и «Образовательного экрана» к вышеупомянутым идеям решения проблемы в конце 1920-х, 1930-х, 1940-х, а от них – к битвам между сторонниками коммерческого вещания и общественного вещания как американской модели, а после того, как битвы были проиграны, – к Марроу и Миноу, к Комиссии Карнеги и дальнейшим докладам, к дерегулированию и ослаблению общественного образовательного телевещания, к разрушению механизмов, что должны были управлять интернетом и помочь обществу – мировому обществу, которое становится все более единым, – воспользоваться его потенциалом[188].

Эта сквозная линия есть часть Вселенной монстров.

Правовед Монро Прайс, специалист по советскому обществу и методам контроля над мыслью, писал, что «в любом социуме, желающем добиться значительного уровня демократического участия, структура системы коммуникаций неразрывно связана с тем, как работает политическая система. Поэтому особенно важно проводить общественные дебаты на тему любых законов, которые меняют взаимоотношения основных элементов в системах коммуникаций и отношения государственной и частной коммуникационных систем или даже влияют на баланс сил между теми, кто создает, и теми, кто распространяет информацию»[189]. Как мы поймем из доводов ниже, культурные и образовательные институты тоже стали создателями и распространителями информации и в наш цифровой век также считаются «важными элементами систем коммуникации». В 1920-х слишком малая доля этих институтов, ключевых людей в правительстве и обществе понимала, насколько высоки ставки – экономические, социальные, политические, и потому то, над чем трудились общества визуального образования, растворилось в первой большой борьбе (также проигранной) за контроль над вещанием в Америке, или, как уже можно сказать спустя все эти годы, за контроль над экранами и динамиками, которые есть во всех американских домах, школах, местах для собраний, на каждом столе, в каждом ноутбуке и телефоне.

В основе работы Комиссии Карнеги – с ее первого заседания в Нью-Йорке в декабре 1965 г. до последнего в городе Дедхэм, штат Массачусетс, в ноябре следующего года[190], – было не только ожесточение. Исследуя предысторию общественного вещания, чувствуешь некий холодок – некое дежавю – по двум причинам. Во-первых, как говорится в этой главе, в американских дебатах по поводу СМИ присутствовала – всегда присутствует – отчетливая надежда на просвещение. Во-вторых, действующие в то время силы обманным путем отобрали у общества один из инструментов власти и передали в частные руки, то есть под частный контроль. Но все могло – и до сих пор может – быть по-другому. В рецензии на талантливую книгу о первых годах после появления «Визуального обучения» и «Образовательного экрана», когда страна лицезрела, как «визуальное обучение» присваивается теми, кто контролирует экраны, задвигается на задний план и часто игнорируется, великий историк телевидения Эрик Барноу задался следующим вопросом: «Как вышло, что нашей нации… хитростью навязали – в дотелевизионные годы – систему вещания, которая регулируется бизнесом и используется для бизнеса?»

Но если мы на какое-то время прекратим проливать реки слез и поднимем голову, то увидим: у нас осталась еще одна попытка – интернет. Он далеко, но, может быть, пока не слишком далеко, ушел по той же дорожке, что и кино, радио и телевидение. Что, если он еще не миновал точку невозврата?