Две жизни. Том II. Части III-IV - Антарова Конкордия - Страница 46

Встав из-за стола, мои дорогие поручители крепко меня обняли, поклонились мне, и Никито от лица обоих сказал:

– Благословен твой сегодняшний день, когда ты начал новый период жизни, друг и брат Лёвушка. Никогда теперь не ощущай себя одиноким. Ты и твой Господь – вас всегда двое. Ты и твои великие Учителя – вас всегда четверо. Ты и твои смиренные поручители – вас всегда трое. Кроме того, глаза твои открылись, ты видел сегодня бесчисленное множество тружеников живого неба. Не считай больше дня или ночи. Считай только миг вечного счастья – дежурства у Учителя. Учись жить в труде с Ним, то есть жить в единении со всеми трудящимися неба и земли. Мы – твои слуги и помощники во всех делах и встречах, куда ты пожелаешь нас позвать. Велико счастье тех людей, которые смогли, ещё живя на земле, встретиться у ворот Вечности и познать в ней дружбу и истинную преданность.

Оба друга покинули нас. Мы с Иллофиллионом возвратились в наш дом. На пороге моей комнаты Иллофиллион обнял меня и напомнил, что меня ждёт записная книжка моего брата.

Глава 7. Записная книжка моего брата

Войдя в мою комнату, где меня ласково и бурно приветствовал проснувшийся Эта, я долго не мог собрать своих мыслей, чтобы полностью сосредоточиться, настолько я был переполнен чувством радости. Моё восторженное настроение наконец вылилось в славословие Жизни; я почувствовал внутри себя те великие умиротворение, гармонию и Свет, с которыми я вышел из оранжевого дома Иллофиллиона после прочтения Книги моей жизни.

Я мысленно прильнул к моему дорогому другу Флорентийцу, попросил его помочь мне понять всё то, что записал в драгоценной записной книжке мой любимый и дорогой брат Николай, и не осквернить его святыни, но суметь разделить все те страдания и радости его пути, о которых мне предстояло узнать из этих записей.

Я ласково поцеловал Эту, глазки которого смешно слипались, хотя он хорохорился и встряхивал головкой, когда замечал, что я вижу, как ему хочется спать, затем уложил его опять в его гнездо-постельку и вынул записную книжку брата.

Теперь, когда я вынул её из футляра, она меня ещё больше поразила своим видом, чем раньше, хотя я уже два раза держал её в руках. В первый раз это было в комнате моего брата в К., когда мне передал её Флорентиец; тогда она поразила меня как чудо ювелирного искусства. Второй раз я взял её в руки в вагоне, разбираясь в вещах, присланных мне Али-молодым, и тогда эта книжка уже была для меня летописью жизни брата-отца, живой тайной, к которой я не счёл себя вправе прикоснуться.

Теперь же, держа её в руках в третий раз, я точно трижды поразился и её высочайшей внешней красоте, и свету того великого, что пережил брат Николай, и неожиданному дерзновению, которое чувствовал в себе сейчас, решаясь раскрыть то сокровенное, что записал брат.

Я взял чудесный маленький ключик, тоже сделанный в форме белого павлина, и не без труда отыскал замочек, которым служила одна из маленьких белых фигурок павлинов на бордюре. Она сдвинулась с места, и я увидел под нею замочек.

Всё это заняло немало времени. Но до чего же я сам себя не узнавал! Несколько месяцев тому назад я был бы в полном изнеможении от раздражения и нетерпения, бросил бы и книжку и футляр и, пожалуй, выразил бы свой гнев топаньем ног и слезами. Теперь же чем сложнее казалась мне задача и чем больше я понимал сложность замка, тем больше я восхищался человеком, сумевшим так его сделать, чтобы никаких следов его сложности не ощущалось вовне. Я смеялся и радовался, когда открыл все тайны затвора, и вот книжка оказалась наконец раскрытой, и моему взору предстал знакомый почерк, которым я так дорожил, почерк единственного в мире родного человека.

Каково же было моё изумление, когда я увидел, что записи в этой книжке были сделаны не на нашем родном русском языке, как я того ожидал, но что – страница за страницей – книжка была исписана текстом на языке пали.

Нечто вроде робости и неуверенности охватило меня. Я ещё недостаточно хорошо знал этот язык и подумал, что, пожалуй, буду сейчас снова в роли слуги, который вытирает пыль с драгоценных книг, не понимая их смысла и значения. Но лишь один миг длилась моя неуверенность. Образы Флорентийца, Иллофиллиона и моего брата промелькнули передо мной, как мои величайшие помощники, и мой дух снова загорелся дерзновением.

таков был заголовок первого листа. На нём не было указано ни даты, ни места, где была произведена запись.

«Рождение моё, – прочитал я дальше, – совершилось недавно, хотя мне уже двадцать четыре года. Если бы меня спросили сейчас, сколько мне лет, я бы ответил: год и семь месяцев. Всё, что было в моей жизни до этих пор, – всё покрылось туманом. Всё было преддверием жизни, а Жизнь я понял, только родившись вторично год и семь месяцев назад.

Я сам спрашиваю себя: что особенного, собственно, случилось? Внешне – ничего. Заблудился в горах, встретил горца в его уединённом жилище и остался там переждать внезапный буран. Это был эпизод, какими пестрит жизнь каждого. Эпизод, каких были тысячи и, быть может, будет ещё немало в моей скитальческой жизни.

Но рождение нового человека совершилось на этот раз не от встречи с хозяином сакли, а от встречи с его гостем.

Когда я проснулся ночью, передо мной сидел индус.

Что я могу сказать о нём? Его глаза словно прожигали насквозь, их взгляд был поистине пламенным. Моему сердцу, не знавшему до сих пор страха, этот незнакомец внушал страх, граничащий с полным параличом тела.

Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой, у меня не было сил крикнуть, я не мог решить вопроса, кто передо мной: Бог, дьявол или видение моей собственной фантазии. Минуту, которая показалась мне вечностью, минуту, которая остановила во мне биение сердца и ритм дыхания, длилось молчание этого необыкновенного существа. Я изнемогал и сознавал, что умираю от какого-то давящего на меня света.

Незнакомец внезапно улыбнулся, поднял руку ладонью ко мне, и в меня точно влилась сила бушевавшего за окном бурана. Лицо незнакомца, озарённое улыбкой, показалось мне лицом Бога, и я не мог отдать себе отчёта, что было принято мною в нём минуту назад за дьявольскую, подавлявшую меня силу.

Под действием его взгляда и жеста его большой, смуглой, прекрасной руки в меня вливалась и вливалась какая-то сила, содрогавшая всё моё тело с головы до ног. Точно электрические токи, пронзала меня эта сила.

Мне казалось, что я весь охвачен каким-то светлым пламенем, и сердце моё расширялось от радости. Эта радость подступала к моему горлу, заполняла весь мой мозг, и я думал, что сейчас, сию минуту, я улечу в экстазе неведомого блаженства.

«Сын мой, – услышал я голос незнакомца. – Ты ищешь знаний. Ты жаждешь ответов на пожирающие тебя вопросы: есть ли Бог? Какой Он? В чём выражается Его природа? Как Его постигали те, кто о нём писал и говорил?

В эту минуту ты в Боге и Бог в тебе. Сейчас вся Вселенная открылась тебе не потому, что в своих познаниях ты достиг вершины. Но потому, что чистота твоего сердца, чистота твоей жизни в простых действиях твоего обычного трудового дня помогла тебе вместить радость божественной силы и слиться с нею.

Если человек не живёт в лени, стараясь называть её созерцанием, если он ищет возможности передавать свою простую доброту во все дела и встречи, если он готов принять на себя слёзы и скорби встречного, если он хотя бы в чём-нибудь сумел развить свою преданность до конца, если его искания Бога не были личной жаждой совершенства, а несли людям бескорыстный труд, гармонию и радость – значит, этот человек вступил на ту ступень духовной зрелости, когда мы, индусы, говорим: «Готов ученик – готов ему и Учитель».

Сегодня, во время этой встречи с тобой, я ответил на твой постоянный зов. Почему я мог подойти к тебе и сила моя не сожгла тебя? Потому что сердце твоё чисто. И пламень, который я пробудил в тебе сейчас, – это твой пламень, он не спалил твоего тела, не вынес твой дух за грани земли, но закалил всё твоё сознание в ясности и силе.