Хозяйка собственного поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 33

А я вчера и не слышала, спала как убитая.

Маринад для засолки окороков Марья сварила на летней кухне: едва я зашла в помещение, ноздри защекотал аромат пряностей. Там же стояла подготовленная бочка. Все, что мне оставалось, — уложить мясо в бочку и вдвоем с Дуней перелить маринад из огромной кастрюли так, чтобы он полностью накрыл мясо. Пока не потеплеет, пусть стоит в неотапливаемом помещении, а там уберем в погреб.

Когда я шла обратно, Петр уже возился с повозкой.

— Барин говорил, что выезд его будет, — заметила я.

Нет, я вовсе не собиралась уличать Виктора в обмане или конюха — в неисполнении указаний. Хотелось понять, что происходит.

— Барин вчера решил, что две повозки надобно. В одну — вещи ваши и его, Дуняшу, да парня он нанял в лакеи, чтобы в городе его дворецкий поднатаскал немного для начала. Этой я править буду. А в его выезде с его кучером — вы с барином поедете.

— Поняла. А они когда подъедут?

— Герасим с Васькой здесь уже, с вечера еще, в людской ночевали. Барин-то ранняя пташка, все знают. Да вон они сами идут. — Петр указал взглядом на раскрывшуюся дверь черных сеней.

Я нахмурилась, рассердившись скорее на себя — все проспала! — чем на домашних. Но Петр заторопился извиняться:

— Вы уж простите, Настасья Пална, что вас не спросили давеча, барин будить не велел, и Марья то же самое сказала.

— Я не сержусь, спасибо за заботу.

Подошедшие поклонились мне. Кучер оказался мужчиной средних лет, кряжистым, с окладистой бородой. Новый лакей — веснушчатым парнем лет двадцати.

— Какие приказания будут, барыня? — спросил старший.

— Как барин с вечера распорядился, так и поступайте, — сказала я. — С утра кормили вас? — Я обернулась к своему кучеру. — И тебя, Петя?

Все трое ответили, что кормили, и дружно поблагодарили меня. Ну и хорошо. Осталось убедиться, что Дуня сыта, самой поесть да мужа накормить. Ранняя пташка, значит.

Я пошла в дом, но на середине дороги меня догнал Петр. Замер, стянув шапку, начал комкать ее в руках, явно волнуясь.

— Что случилось? — удивилась я. Только что нормально говорили.

— Настасья Пална, дозвольте, как из города вернемся, к Дуняше посвататься.

— Мое-то дозволение тебе зачем?

— Так как же… У вас же мы оба работаем. Многие господа не любят, когда дворовые девки замуж выходят, выгоняют. — Он помялся, похоже не желая подсказывать мне мотивы для отказа, но все же сказал: — Дескать, дети пойдут, а брюхатая да с младенцем какой работник.

Надо же, ничего не меняется. Только в мое время про декреты и больничные говорили. Впрочем, меня это мало коснулось: врачей вечно не хватает. А вот подруги офисных специальностей нахлебались полной ложкой…

— Если Дуня согласна, то и я не возражаю, — сказала я. Петр просиял, и я добавила: — Но, смотри, обидишь ее или опять запьешь — сама тебя прогоню, а ее оставлю.

— Не запью, Настасья Пална, вот перед Господом клянусь. — Он прижал руку к груди, потом к губам и лбу. — Она, проклятущая, один раз меня чуть до смерти не довела, хватит.

— Ни капли, Петя, иначе нечисть снова за тебя возьмется.

— Понял, Настасья Пална. Спасибо вам за доброту вашу. — Он поклонился. — По осени свадьбу сыграем, если дело сладится.

Я вернулась в кухню. Дуня, которая возилась у печи, глянула на меня и тут же отвернулась. Я помедлила, не зная, как здесь принято. Должно ли сватовство быть сюрпризом для невесты?

— Не томи, касаточка, — сказала Марья. — Про сватов Петька спрашивал?

Значит, можно говорить.

— Разрешила я. Как вернемся, вместе в сундуках посмотрим, что Дуне в приданое дать. Многого не обещаю, но что-нибудь придумаем.

— Да что вы, Настасья Пална, я и так до конца жизни Господа за вас молить…

Девушка осеклась, когда в дверь вошел Виктор. Поклонилась барину, тот кивнул.

— Доброе утро, Настя, — улыбнулся он мне. — Не помешаю?

Несмотря на ранний час, он был чисто выбрит, а когда муж склонился к моей руке, я ощутила аромат парфюма и почувствовала себя золушкой в домашнем платье и с убранными под чепец волосами.

— Пойдемте завтракать. Когда мы выезжаем?

— Как только вы будете готовы и ваши вещи перенесут в повозку. Марья обещала подготовить жаровню, чтобы вам не было холодно в карете.

А Дуня поедет в открытой коляске. Не закоченеет ли?

— Я сейчас принесу завтрак в гостиную.

Виктор, поняв, что я хочу поговорить с прислугой без него, исчез.

— Марья, дай Дуняше что-нибудь потеплее, чтобы в коляске не замерзла.

— Не волнуйтесь, Настасья Пална, я привычная. Коли озябну, соскочу с телеги да пробегусь, вот и согреюсь.

— Не волнуйся, касаточка, — согласилась с ней Марья. — Яйца я печься поставила, кипяток тоже есть, и фляжек у твоего батюшки предостаточно. Песок нагрела и мешки приготовила, не дадим замерзнуть ни тебе, ни Дуняше. Иди к мужу, завтракайте спокойно.

23

Вроде бы и ерунда — тридцать верст до уездного города, чуть больше тридцати двух километров по нашим меркам. Но Виктор сразу предупредил, чтобы меньше чем на четыре часа пути я и не рассчитывала.

В самом деле, дорога ничем не отличалась от раскисшей по весне грунтовки нашего времени, неподалеку от которой дежурят деревенские с трактором, готовые вытащить застрявшую легковушку. Конечно, небезвозмездно. Здесь у дороги караулили мальчишки, чтобы бежать в деревню за лошадьми, помочь вытянуть из грязи карету или телегу. Тоже не за просто так.

Если верить Виктору, иногда жители окрестных деревень и сами углубляли грязь, чтобы уж точно не остаться без заработка. Но поди докажи.

— Если через год переизберусь, все же продавлю наших помещиков на дорогу, — проворчал он, когда карета накренилась в очередной колдобине. — Хотя бы гать проложить, я уж не говорю о дороге на манер данелагских.

— Это как? — полюбопытствовала я.

Смотреть в окно было не на что. Черная земля с длинными языками серого недотаявшего снега, серые деревья без намека на зеленую дымку распускающихся почек, серые после зимы дома. Скоро все расцветет, станет выглядеть новеньким и ярким, но пока пейзаж навевал тоску.

— Дорога засыпается песком, потом щебнем и еще раз песком и как следует утаптывается. Им там, на острове, хорошо, целый берег гальки, а в наших краях… — Виктор выразительно пожал плечами. — Дешевле, наверное, кирпичом замостить. Но наши помещики про гать-то договориться никак не могут, это же надо всем миром средства собирать, людей нанимать, сколько-то своего леса выделять.

Он хмыкнул, но я поняла. Конечно же, все бедные, сирые и убогие. Все равно что пытаться договориться со всеми жильцами многоквартирного дома — всегда найдется кто-то, кому любое благоустройство до лампочки.

Карета остановилась.

Виктор открыл заслонку окна у себя за спиной.

— Что там?

— Да больно лужа велика, барин. Кабы не завязнуть нам.

Виктор прошипел сквозь зубы что-то неразборчивое. Отворил дверь кареты. Я мысленно поежилась, увидев, куда он собирается вылезать.

Но с пальцев мужа слетели потоки магии, и земля покрылась инеем. Так же, промораживая перед собой грязь, он двинулся вперед по дороге. Я высунулась из кареты, рискуя вывалиться на дорогу. Виктор дошел до лошадей, остановился. Не выдержав, я вылезла из кареты, сама не зная, чего хочу сильнее — посмотреть, как Виктор справится с лужей, или размять затекшие от долгого сидения мышцы.

Лужа и правда была знатная. В детстве мы осторожно забирались в подобные в резиновых сапогах, шажок за шажком, пока край воды не сравнивался с краем сапожек, — и громко завидовали рыбацким сапогам чьих-нибудь родителей: в таких-то уж точно можно добраться до самой глубины! Эта, пожалуй, по размерам превосходила все, что я видела раньше, — я бы не стала мерить ее ни сапогами, ни лошадиными ногами, а уж колесами и подавно. Вокруг жирно поблескивала раскисшая грязь.

На пригорке неподалеку деревенские мальчишки играли во что-то похожее на «ножички», старательно делая вид, будто не обращают на нас внимания.