Джони, о-е! Или назад в СССР 4 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 25

— Ага. Видел бы ты, до чего доведёт «свобода» Париж в двухтысячных, — мысленно саркастически реагировал я на его тоскливые «вздохи» и «ахи».

На третью ночь, проснувшись в три часа от громкой музыки, я узнал «английский», как мы его назвали, концерт. В концерт входили «бывшие» композиции Стинга[1]. Саша в нём играл партии бас-гитары, клавиш и исполнял несколько песен: «Very breath You Take», «Roxanne» и ещё некоторые. Он их пел в своей, очень далёкой от Стинга, манере и песни получились очень здорово. В исполнении Стинга эти песни мне никогда не нравились, а вот в Кутиков их просто преобразил. Но то, что эти песни когда-то звучали иначе, знал только я.

Поняв, после пятого прослушивания его композиций, что мой «постоялец» скорее-всего не угомонится, я спустился в студию звукозаписи и застал там Александра в компании с тремя молоденькими девчушками. Двоих он обнимал, сидя на диване, и что-то говоря им склоняясь то к одной, то к другой. Третья сидела перед диваном на ворсистом половом покрытии с закрытыми глазами и бокалом вина.

— О! Гёрлз! Зис из Пьер! — прокричал Александр по-английски. — Зис из хиз хаус… Э-э-э… Мать его! Совсем не знаю английский. Хи хэз зис хаус, короче. Пьер, помоги мне с ними справиться. Я в одном баре поиграл на гитаре. Они привязались так, что я отвязаться никак не смог.

К моему удивлению, Александр не выглядел слишком пьяным, как, впрочем, и девчонки.

— Вы кто, девушки? — спросил я по-английски, почему-то догадываясь, что они не француженки.

— Я Элис, это — Мэри и Клара, — отреагировала на мой вопрос сидевшая по правую, от Александра, руку девушка. — Твой друг пригласил нас к тебе в гости. Это и вправду твой дом? Шикарный дом. Ты тоже музыкант, да?

— Они давай тут везде лезть и всё лапать, — растеряно сказал Саша. — Пришлось усадить на диван и включить музыку, а стояла то эта плёнка… А они раскумарились и сейчас кайфуют.

В студии, действительно, чувствовался сладковатый запах конопельного дыма.

— Я специально погромче включил, чтобы ты проснулся. Мне одному с ними было не справиться. Вот и вина им дал, чтобы сбить приход.

Александр говорил на русском, поэтому девчонки на его грубость не отреагировали.

— Ты тоже русский? — удивилась сидевшая на полу Клара, не открывая глаза.

— Я француз, девочки. А вы, я понял, американки? Студентки, что ли?

— Как догадался? — удивилась Клара, открыв глаза. — О! А он красавчик! Чур он мой!

— Ага! Раскатала губу! — пролаяла по-немецки та, которую назвали Мэри. — И не Мэри я, а Марта.

— Ух ты! — удивился я по-русски. — Интернационал.

— Какой интернационал? — спросила Клара, поняв единственное слово. — Вы коммунисты?

Я понял, что эту компанию оставлять одних никак нельзя и «вписался в коллектив», взяв из навесного шкафа себе бокал, налив вина и, сменив бобину, расположился в кресле. Завязалась «светская» беседа из которой мне стало понятно, что девчонки — студентки Гарварда.

— Нихрена себе, — подумал я и тут входная дверь подала сигнал тревоги. В смысле, э-э-э, в неё позвонили.

— Полиция наверное, — сказал я и все подобрались. — У нас тут шуметь особо нельзя, особенно в три часа ночи.

— Я не знал, — вскинулся Александр.

— Оштрафуют, — махнул я рукой и пошёл открывать. — Первый раз, что ли? А может и предупредят…

За дверью, как оказалось, стоял Джонни Холлидей с «моими» пловчихами: Жаннет и Соней.

— Хай, Пьер! — радостно воскликнул Джонни. — Сначала не понял, что это за шум. Привык, что у тебя тихо. А потом понял, что это ты шумишь. Пройдём?

— Проходите, конечно! — искренне обрадовался я.

— Холлидей сейчас всё расставит на места, оттянув внимание американок и немки на себя, коварно подумал я. Он любил новеньких девчонок, особенно тех кто про него ничего не знал. Можно было поговорить с ними о себе любимом.

— Привет красотки! — поздоровался я с бывшими пловчихами. — Как вы?

— Привет, Пьер. Всё отлично! Вчера приехали из Соединённых Штатов. Только проснулись и тебя услышали. Твой голос. Мы помним эти песни, Пьер.

Девчонки приблизились и сообщая новости тискали меня до тех пор, пока не увидели вышедших в холл моих ночных посетителей.

— О! Ты не один! Ха-ха! — рассмеялась Соня. — Хотя… Разве могло быть иначе.

— Это Александр и его подружки. Американки, кстати.

— А ты чего в халате? — спросил Холлидей.

— Спал. Только поднялся, когда гости расшумелись. Они тут сами…

— Не узнаю тебя, Пьер, — перебил меня Джонни. — Такие красавицы у тебя в доме, а ты дрыхнешь⁈ Непорядок. Привет, девочки! Я Джонни Холлидей, сосед этого сухаря. О! У вас вкусно пахнет марихуаной! Есть ещё?

— Ну, вот, — развёл я руками, глядя на Жаннет и Соню. — Сами-то не скурились?

Девушки потупились.

— Понятно. Спорт побоку?

— Пошли, поплаваем? — хитро глянув на меня сменила тему Жаннет.

Я оглянулся на Холлидея и Александра, явно расслабившегося, и улыбнулся девушкам.

— Только я голый под халатом, а подниматься наверх влом.

— Что, мы тебя голым не видели? — захихикала Соня. — Пошли. Он теперь тут надолго залип. Пусть они… Нам уже хватит.

Ещё раз оглянувшись на Холлидея, окутанного дымом, я понял, что ему уже не до нас.

В Париже стояли жаркие ночи, бассейн чист и прохладен, вино молодо, фрукты спелые и сочные, девчонки словно родные.

— Только сейчас понял, что я по вам соскучился, — сказал я, обнимая обеих пловчих.

Мы сидели на двух сомкнутых шезлонгах. Соня и Жаннет поили меня вином и давали закусывать виноградом.

— Этот дом без вас опустел.

— И ты потому уехал в Москву? — засмеялась Соня.

— Нет. Там у меня бизнес. И рисую я там. Красивый город.

— Никогда не была в Москве, — сказала Жаннет.

— Я вам достану билеты на Олимпиаду. Хотите?

— Конечно! — воскликнули обе.

— Покажу вам свой московский дом.

— Он такой же большой?

— Нет, поменьше немного. Мне не нравятся большие дома.

— А там есть бассейн?

— Там есть речка, — сказал я, одновременно подумав, что если мы там станем постоянно купаться голышом, съедется пол Москвы.

— Не-е-е… В речке грязно. Не люблю речки, — брезгливо кривясь, проговорила Соня.

— Речки бывают чистые, — рассудительно сказала Жаннет.

— Где это ты видела чистые речки? В Сене видела, что плавает? А в наших речках?

— В России есть чистые речки. Вот съездим в Москву, я вам покажу.

Мне было хорошо с этими девчонками. В Союзе у меня как-то особенно не клеилось с противоположным полом. Все тамошние девчонки сразу начинали говорить о любви. С первой, чёрт побери, встречи. А какая мне любовь в мои-то годы? Не верил я уже в неё. Вернее, верил, что она есть, так как перенёс сию болезнь в своё время, но таких чувств, как тогда, сейчас не испытывал, а потому и не верил, что она сможет со мной по новой случиться.

Странно. Некоторые мужики, например такие, как Максим Дунаевский, влюблялись едва ли не ежегодно в новый объект вожделения, а я так не мог. Наверное, потому что, уже испытал когда-то «большие» чувства и был, так называемым, «однолюбом».

Причём, я говорю не о первой, юношеской, любви и даже не о второй, а об обычных «высоких» чувствах к противоположному полу. Не было у меня их, чёрт побери. Растерял я высокие чувства к «сраке лет» и никакие юношеские гормоны не могли сломать сложившееся с годами понимание, что первая юношеская любовь, чаще всего это — «вирусное заболевание», которое, в конце концов, проходит, как любая болезнь. Не даром родители на безответную первую любовь говорят своим детям: «переживёшь». Те не верят, но, в конце концов, действительно, переживают.

Я не был циником, но и не пылал страстями. Мой дзэн, мать его, научился успешно бороть гормональные всплески. Девчонки вокруг меня одна за другой «вспыхивали», как мотыльки, а меня их вирус влюблённости не поражал. Так как я не был циником, то чувствовал себя при этом не очень комфортно, но, в конце концов, мораль засунул куда подальше. Мало ли вокруг людей, не умеющих любить, утешал себя я, а потому остающихся неженатыми. Да, сколько угодно. Особенно людей творческих. Хе-хе…