На афганской границе (СИ) - Март Артём - Страница 38

— Было дело, — покивал я.

— Знаешь, что я по этому поводу думаю, Александр? Что это только красит твой поступок. Что ты не задумывался, когда оказывал Бодрых первую помощь. Неважно тебе было, кто перед тобой: товарищ, друг или даже такой человек, к кому ты не испытываешь никаких дружеских чувств. Ты просто делал, что должен был делать. Спасал жизнь солдату, что служит вместе с тобой на одной заставе. Это, я считаю, по-человечески.

— Спасибо, товарищ подполковник.

— Свободен, боец, — улыбнулся он.

Я выровнялся, сделал кругом к строю и отдал честь и произнес:

— Служу Советскому Союзу.

Потом направился к своей учебной заставе. Встречали меня десятки удивленных взглядов. Когда я встал на свое место, Дима, стоявший за мной, шепнул:

— Вот это да… Ну поздравляю! Уж знал я, что ты у нас любитель выделится, но что б вот так…

— Сам удивился, — с доброй улыбкой отшутился я.

— Саш? — Шепнул мне Вася Уткин. — А покажешь медаль?

Я улыбнулся и ему. Медленно приподнял шкатулку, зажатую в руке. Открыл. Выполненная из мельхиора медаль, представляла из себя выпуклую пятиконечную звезду, в промежутках между концами которой расположились пять щитов с эмблемами основных родов войск. С центра медали на меня смотрело профильное изображение солдата, матроса и лётчика, обрамлённое кольцом с надписью «За отличие в воинской службе» и двумя лавровыми ветками внизу.

Вся эта красота при помощи ушка и звена соединяется с прямоугольной латунной колодкой, которую обтянули красной шёлковой лентой с двумя узкими продольными зелёными полосами по краям и прикреплённой выпуклой мельхиоровой пятиконечной звёздочкой в центре.

— Ну вот и повод нарисовался, — шепнул мне Дима.

— Обмывать-то нечем, — догадавшись, на что он намекает, ответил я Ткачену.

— Это вопрос второй. Главное, чтобы было когда обмывать!

После такого неожиданного награждения, мероприятия по принятию нами присяги закончились. Командир отряда поздравил нас со вступлением в ряды пограничных войск СССР, и венчал все это дело торжественный марш, которым мы прошли по плацу, под «Прощание Славянки».

Когда все завершилось, нам объявили, что сегодняшний день закончится увольнительным. Родственники новоявленных пограничников кинулись поздравлять бойцов.

— А покажи награду? — Смущенно спросил Мамаев, когда ребята из учзаставы прекратили меня поздравлять и оставили у здания штаба. — Можно посмотреть?

Я протянул ему коробочку, и Федька тут же взял ее, открыл, стал любоваться.

Внезапно со спины, нас с Васей Уткиным обнял, закинув руки на плечи, Дима Ткачен. Обнял так резко и внезапно, что Вася чуть шапку не уронил.

— Ну че, мужики⁈ Увольнительная! До конца дня у нас выходной! Сообразим?

Дима глянул на меня с хитрым прищуром. Я ответил по-доброму укоризненным взглядом.

— Да ты не переживай, Саша! — Опередил меня Дима, — повода у нас сегодня два будет! Вон какой добавился!

Димка кивнул на награду, которую рассматривал Мамаев.

— А уж как обмыть, мы найдем! Возможности, так сказать, есть!

— Лишь бы боком не вышло, — опасливо пролепетал Уткин.

— Ну как же медаль, и не обмыть⁈ — Удивился Дима Ткачен.

— О гля… А че это там? — Уткин кивнул туда, где все еще стояли парты, у которых мы принимали присягу.

Там несколько бойцов разворачивали тент. Рядом стоял какой-то лейтенант и крутил в руках блестящий металлом фотоаппарат «Зенит». Когда тент установили, я увидел изображенные на нем горы и равнины. А между ними протянулась такая же нарисованная красная лента с желтой надписью: Пограничные войска КГБ СССР. Вся эта красота явно была нарисована чуть не от руки.

Сержант, стоявший тут же, подзывал бойцов сфотографироваться. Правда, желающим для этого приходилось снимать шинель и китель ХБ, а вместо него надевать заранее заготовленную парадку и зеленую фуражку. Притом «реквизит» был одним на всех. Независимо от габаритов солдата.

Летйтенант-фотограф при этом старался как мог. И так и сяк фотографировал он бойцов, в надежде, что получится удачная фотография.

— О! Пойдем и мы тоже? — Загорелся Дима. — Пойдем-пойдем! Будет на память! Ну?

С этими словами он принялся подпихивать нас к тенту.

— Ну… Ну ладно, пойдем, — несмело сказал Мамаев.

Я только хмыкнул, а Вася Уткин, казалось, и сам был рад сфотографироваться.

— Так на меня ж не налезет, — сетовал он только, — ты глянь, какая у них там парадка? Размера на два меньше, чем мне надо!

— Ниче-ниче! Заретушируют, как-нибудь, — лукаво подначивал Дима.

— Саша! Сашка! — Вдруг услышал я знакомый голос среди плеяды других голосов, разносившихся вокруг. Голос был женским. А еще знакомым.

Я остановился.

— Саша, ты чего? — Спросил у меня Дима.

— Вы идите, — оглянулся я, всматриваясь в толпу, что шумела вокруг, — я догоню.

— Ну ладно, — пожал он плечами и потащил остальных фотографироваться.

Среди солдат и поздравляющих их родственников, я увидел…

— Мама? — Сказал я, идя ей навстречу и все ускоряя шаг, — Мама…

Мама протиснулась между какой-то обнимающейся парочки и погранцами, осуждающими что-то, стоя к ней спиной.

— Сашка!

Мама… была еще молодой. Не той женщиной, что утратила блеск в глазах, когда погиб один из ее сыновей. Не той, что тяжело состарилась к концу своей жизни. Это была невысокая, по-кубански полноватая женщина немного за сорок. На светлом лице ее играл румянец. Прядь русых волос выбивалась из-под красивого шерстяного платка.

— Сашка! — Услышал я следом еще один, но уже хриплый голос.

За ней появился и отец. Высокий, плотный, с грубым от южных ветров и солнца лицом, он протиснулся следом.

— Папка!

Я поспешил к родителям. К тем, кто ушел из моей жизни много-много лет назад. А теперь вот появился снова. Я был счастлив. Счастлив, что судьба подарила мне второй шанс увидеть сначала брата Сашку, а теперь и их.

Не успел я подбежать, как мама тут же кинулась мне на шею. Прижалась ко мне теплой своей грудью. Обвила полноватыми руками.

— Сашка! Уж боялась, что сегодня тебя и не разыщем! — Сказала она, приложив руки к моим щекам.

В маминых глазах стояли слезы радости. Не удержавшись, она спрятала лицо, снова прижавшись им к моей груди.

— Сынок, — сдержанный обычно отец растопырил свои медвежьи объятья и захватил ими нас с мамой разом.

Грубое, истерзанное тяжелой работой лицо отца, показалось мне сейчас мягким и добрым. Полные его, обветренные губы заиграли счастливой улыбкой.

— Ну, ну, чего ты к сыну прицепилась⁈ Задушишь, квочка! — Смешливо посетовал он.

— Ой! Да отстань ты! — Отмахнулась мама, утирая слезы, — дай наобниматься!

Папка хрипло рассмеялся.

— Ну ты, сын, даешь! Еще с пункту на границу не уехал, а уже медаль! — Отец снова расплылся в улыбке, — кому из мужиков на гараже расскажу — не поверят, ей бо!

— Как вы? Как доехали-то? — Спросил я и оторвал маму от груди, заглянул ей в блестящие глаза.

— Да хорошо, хорошо доехали, — она принялась утирать слезы синеньким платочком. — Как тебе тут было? Не обижали?

— Хах! Сашка у нас сам кого хочешь обидит! — Отец положил мне на плечо тяжелую руку, — Ух! Каких сынков вырастили! Прям не нарадуюсь! Настоящие бойцы!

— Какие бойцы⁈ Ты на него глянь! Исхудал! Не то что Пашка! Тот в своем десантном раздался в плечах так… что… А шея у него какая? Не обнять!

— Вы были у Пашки? — Спросил я. — Как он там?

— Хорошо, — посерьезнел отец, — два дня тому мы были у него на присяге. Потом остановились у местного моего приятеля дома. Подождать хотели, когда ты тоже станешь принимать.

Отец поджал губы. Глаза его тоже вдруг заблестели, и он нахмурился, стараясь скрыть этот блеск под мощным надбровьем и пушистыми бровями.

— Гордость вы наша, — хрипло проговорил отец. — Гордость и отрада. Подумать только, такие шалопаи были. И тут на тебе… Выросли…

— Какие шалопаи? Какие шалопаи? — Стала возмущаться мама, — ты чего городишь? Тебе не о том думать надо! А о том, что бы Пашка с Сашкой за речкой не оказались. Вот о чем!