Зубных дел мастер (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 39

За ужином друзья делились впечатлениями о творческих семинарах. Кир не удержался, рассказал о похвале Амлинского, о том, что напечатают его рассказ в журнале «Юность».

— Подумаешь! — Кострица хмыкнул. — Меня Лобанов тоже похвалил, сказал, что я большой талант. А мою повесть «Цветы зла» напечатают в журнале «Неман».[6] В одиннадцатом номере.

— Почему не говорил? — спросил Косиньский.

— А вы не спрашивали, — Кострица хитро улыбнулся.

— Тихушник! — Виктор шутливо погрозил ему пальцем.

Все засмеялись. Внезапно дверь открылась, и в комнату заглянул мужчина лет тридцати пяти, невысокий, худощавый и с ранней лысиной на темени.

— Привет, ребята, — поздоровался со всеми. — Хотите новые стихи послушать? Сегодня сочинил.

— Женя, отвали! — насупился Кувайцев.

— Вот, он всегда такой, — нисколько не смутившись, продолжил гость. — Не любит нас, поэтов. А, между прочим, стихотворение про него сочинено.

— Да ну? — Косиньский не поверил.

— Так слушайте! — Евгений принял позу и начал декламировать:

Толпа шумела и кричала,

Махал рукой какой-то льстец.

Москва Кувайцева встречала —

И он приехал, наконец!

На Шереметьевском вокзале

Стоит Почетный караул…

Его в Москве веками ждали,

А он лишь на день заглянул!.. [7]

Он смолк, и слушатели засмеялись.

— Не слушайте его! — Олег скривился. — Про себя он это написал, мою фамилию только сейчас подставил. От скромности Женя не умрет.

— Злой ты человек, — сказал Евгений. — Раз так, то вот тебе финал:

А если все начать сначала,

То это просто хвастовство:

Москва такого не встречала,

Москве совсем не до него…

Он подмигнул компании и вышел. Все снова засмеялись.

— Хороший парень, — пробурчал Олег, — но шебутной и хвастунишка, как многие поэты. Он с КАМАЗа, их группу приняли на курс по спецнабору по рекомендации ЦК ВЛКСМ. Рабочие поэты, ёпть!

— А ч-что, т-так т-тоже п-принимают? — удивился Кир.

— А ты как думал? — Кувайцев усмехнулся. — Вот ты приехал сам и честно сдал экзамены, как я, Сергей и Виктор. Теперь представь себе какого-то поэта из Якутии, к примеру. Или из Грузии. Единственный из республики приехал поступать. Да за него национальная писательская организация горою встанет, в Союз писателей СССР письмо пришлет, а то — и ходоков. И он поступит обязательно, хотя, быть может, сочинение напишет, как Расул Гамзатов — по две ошибки в каждом слове.

— Гамзатов — замечательный поэт, — сказал Косиньский.

— Он-то да, — Кувайцев согласился. — Но таких, как он, среди поэтов единицы. А в институт запихивают многих, нередко чьих-то родственников или детей начальства из республик. В Литинституте с зачислением такой бардак, что без бутылки не поймешь. Вот, скажем, знаете, что для москвичей при поступлении особый конкурс, не общий, как для нас? Им выделена квота мест, вот в ее рамках они между собой и конкурируют.

— П-почему? — Кир удивился.

— Так будь иначе, в Литинституте учились только москвичи. У них и базовое образование получше, и есть возможность нанять репетиторов… Проходной балл по сумме четырех экзаменов и аттестата у москвичей в этом году был 23, в то время как у нас всего лишь 20. Вот и сравни.

На следующий день, в субботу, после занятий к Киру подошел Кострица:

— Идем, с хорошим человеком познакомлю, — сказал, довольно улыбнувшись.

— К-кто он?

— Преподаватель, наш земляк.

В скверике у здания института Сергей подвел приятеля к сидевшему на лавочке мужчине лет шестидесяти.

— Вот, Тимофей Никитич, Костя, еще один белорус на нашем курсе.

— Белорусик? — мужчина встал и пожал Киру руку. Высокий и с заметным животом он возвышался над студентом примерно на пол головы. — Откуда родом?

— Из М-минской области.

— А я из Могилевской, — сообщил Никитич, — из Кричева. Слыхал?

— К-конечно, — Кир пожал плечами.

— Ну что, ребята? — Никитич потер руки. — Отметим нашу встречу?

— Отметим, Тимофей Никитич! — Сергей угодливо заулыбался.

— Тогда — вперед! — сказал преподаватель и зашагал к калитке.

Студенты устремились следом, как корабли за ледоколом. Спустя каких-то пять минут они сидели за столиком кафе «Лира»,[8] располагавшегося рядом с институтом. Никитич заказал бутылку коньяка, колбасную нарезку и салаты. Все трое пили, ели, студенты слушали Никитича. А тот глаголил в полный голос:

— Преподаватель по истории КПСС вам расскажет о репрессиях при Сталине, но все это херня. Я перед войной учился в Литературном институте. Мы жили весело и интересно, и про репрессии никто не думал. Я старостой курса был. Бывало, приходишь на занятия — кого-то нет в аудитории. Куда девался? Отвечают, что арестовали. Но мы учились и любили, плевать нам было репрессии. Арестовали — значит, нужно…

Говорил Никитич громко и махал руками, на них оглядывались от соседних столиков. В конце концов к ним подошла официантка:

— Товарищи, ведите себя тише, — сказала строго. — Мешаете людям отдыхать.

— Ты кто такая, чтобы нам указывать? — внезапно вызверился Тимофей Никитич. — Встать смирно! Кругом и шагом марш!

— Сейчас покажут вам, кому тут шагом марш! — пообещала им официантка и убежала.

— Тимофей Никитич? — Сергей встревоженно посмотрел на преподавателя.

— Ерунда! — тот хмыкнул. — Приведет наряд милиции, у них тут есть прикормленный. Ничего у них не выйдет. Допьем коньяк и рассчитаемся — мне тут не нравится. Официантка наглая.

Кир думал несколько иначе, но промолчал. Буквально через несколько минут к ним подошла официантка, с ней — два милиционера.

— С чего порядок нарушаем, граждане? — спросил один из них с погонами сержанта. — Ваши документы?

Никитич протянул удостоверение в красной обложке. Кир разглядел на ней надпись золотыми буквами: «Союз писателей СССР. Литературный фонд». Сержант взял удостоверение, открыл, прочел, после чего вернул обратно.

— Ну, что ж вы так, товарищи писатели? — спросил с налетом укоризны в голосе. — Шумите, другим мешаете отдыхать.

— Мы уже уходим, — сообщил Никитич и достал бумажник. — Сколько с нас?..

На улице он заявил студентам:

— Говенное кафе. Хрен с ним! Неподалеку есть хороший ресторанчик. За мною, белорусики!..

В ресторане они вновь пили и закусывали, Никитич разглагольствовал, Сергей поддакивал, заглядывая в рот преподавателю, а Кир молчал. Он чувствовал, что опьянел, и это состояние ему не нравилось. В ресторане они не засиделись. Никитич снова рассчитался, пресек вальяжно их попытку участвовать в оплате и вывел «белорусиков» наружу.

— Теперь в «Арагви», — сообщил студентам. — Меня там знают и найдут свободный столик.

— Я н-не п-пойду, — сказал им Кир. — Н-напился, х-хватит. С-спасибо, Т-тимофей Н-никитич. П-поеду в-в общежитие.

— Слабак! — нахмурился Никитич. — Какой ты белорус? Ладно. Не хочешь — хрен с тобой!

— Слабак, — нетрезвым голосом поддержал Кострица. — Идемте, Тимофей Никитич.

Они ушли. Кир сориентировался и направился к троллейбусной остановке на улице Чехова. По переходу стал пересекать Страстной бульвар, когда внезапно в голове буквально взвыло:

«Опасность!»

Кир посмотрел налево: на него летел автомобиль. От неожиданности он замер посреди дороги, не в силах двинуться вперед или назад. Его как будто бы парализовало. С испугом он смотрел на приближавшийся автомобиль, отчетливо сознавая, что через мгновение его собьют…

В воздухе мелькнула тень, дрон будто прилип на лобовом стекле автомобиля. Став видимым, он перекрыл обзор водителю. Отчаянно завизжали тормоза, автомобиль резко свернул и вылетел на тротуар, где остановился. Прохожих в это время было мало, так что под него никто не угодил. Дрон вернул невидимость и скрылся в темном небе. Кир встрепенулся и быстро перешел бульвар.

«Спасибо, сис, — сказал системнику. — Ты спас меня».