Тайна Богов - Вербер Бернард - Страница 27

Я презрительно смотрю на нее.

– Ты способна любить меньше, чем кто-либо из всех, кого я знаю.

Афродита отшатывается, словно я ударил ее. Я чувствую, что она задета.

– Все, что ты говоришь – неправда. Я была такой, но я изменилась. Эдмонд Уэллс, твой учитель, как-то написал: «Сначала страх, потом вопросы, потом любовь». Мне кажется, я уже прошла все эти этапы. И я советую тебе тоже попытаться измениться, вырасти над собой, даже если тебе тяжело.

Она берет меня за руку. Другой рукой я держу амфору. Я без остановки пью вино.

– Неужели ты так презираешь меня, Мишель?

– Да, – отвечаю я, выдергивая руку. – Я вас презираю.

– А я тебя люблю, – говорит Афродита. – Действительно люблю. За то, какой ты в глубине души. Ты хороший. Хороший.

Я жадно допиваю остатки медового вина. Бросаю амфору, и она с грохотом разбивается о стену.

– Вы не понимаете? Я больше ни во что не верю. Если бы я мог сжечь Эдем, я сделал бы это. Я хочу, чтобы этот остров, эта планета, эта школа исчезли навсегда.

– Возможно, это и есть любовь. Я люблю тебя так сильно, что готова последовать за тобой, даже если ты одержим манией разрушения.

Я отталкиваю ее.

– Вы отвратительны мне, Афродита.

– Ты сам себе отвратителен. Я чувствую, как ты себя презираешь. Я должна помочь тебе снова подняться. Ты необыкновенный человек, но ты забыл об этом, потому что ослеплен гневом.

Ее жесты медленны и плавны, словно она боится спугнуть животное, которое приручает.

– У тебя все получится. Все кончено, страдать больше не из-за чего. Все кончено, твое сердце может успокоиться, отдохнуть. Ты такой же, как все, Мишель. Все дело в том, что тебя мало любили…

Она берет меня за руку, которой я оттолкнул ее, и гладит ее.

– Раньше меня тоже переполняла эта нелюбовь. А потом, во время последней игры, что-то произошло. Несправедливость по отношению к тебе и твоему народу пробудила меня. Я хочу тебе помочь. Я думаю над словами, которые Эдмонд Уэллс написал в своей книге: «Ты понимаешь, чем владеешь, только в тот момент, когда даришь это». Я могу подарить тебе искренность.

Афродита прижимается ко мне грудью. Мне хочется оттолкнуть ее, но я не могу. Она обнимает меня своими гибкими сильными руками. Ее тело словно горит, и я впитываю это тепло. Вдруг что-то начинает жечь мне глаза. Слезы текут по щекам, будто все напряжение последних дней превращается в соленую влагу.

– Все хорошо, – шепчет она и целует меня в лоб, в щеки. Ее губы ищут мои.

– Я обещала, что буду любить тебя, если ты отгадаешь загадку Сфинкса. Я хочу сдержать свое слово.

Афродита приникает к моим губам. Я закрываю глаза. Мне кажется, что я поддаюсь какому-то злу, но алкоголь и чувство вины парализовали меня, и я не в силах отказаться от единственного утешения, которое выпало мне.

– Забудь, забудь на мгновение, – шепчет она мне на ухо.

Я закрываю глаза.

Я чувствую себя опустошенным. Распавшимся на части. Я ничком падаю на кровать. Афродита разворачивает меня к себе.

– Будем любить друг друга, Мишель, прошу тебя.

То, что происходит затем, находится за пределами того, что может пережить человек в своей телесной оболочке. Я узнал, что такое Ничто. Теперь я познал, что такое Все. Я коснулся дна, и поднимаюсь на поверхность. Краски, тепло, свет вспыхивают в моей голове. Потоки жидкого золота текут в моих венах.

Все мое тело, захваченное ликующими эндорфинами, превратилось в одушевленное наслаждение.

Я больше не знаю, кто я.

Я утратил всякое представление о прошлом и будущем. Я весь только в настоящем, восхитительном миге. Тело богини растворяется в моем, заставляет его содрогаться, как волшебный музыкальный инструмент, оживший от ее поцелуев и ласк. Я произношу ее имя:

– Афродита…

– Мишель.

«Во время линьки змея становится слепой».

А также теряет память.

Мы снова и снова занимаемся любовью, словно движемся в священном танце. Никогда моя плоть не испытывала подобного наслаждения.

Истомленный и улыбающийся, я засыпаю в объятиях богини.

Я хочу жить долго.

В документальном фильме «Кинескоп» (2001) швейцарский режиссер Питер Энтелл показывает, как влияют на нас зрительные образы.

Был проведен эксперимент, чтобы выявить разницу между телезрителем и человеком, который смотрит кино.

На полотняном экране показывали фильм; половина зрителей сидела так, что проектор находился у них за спиной, как в кино, другой половине зрителей проектор был обращен в лицо, как при просмотре телефильма. По окончании просмотра зрителям были заданы вопросы, которые показали, что те, кто сидел спиной к проектору, сохранили способность анализировать и критично смотреть на вещи, а у тех, кто сидел к проектору лицом, так и не сложилось никакого внятного мнения о фильме. Кроме того, во время сеанса у них была снижена мыслительная активность.

Питер Энтелл называет телевидение «оскотиниванием разума». Мы находимся внутри света, который светит нам в лицо, и теряем способность дистанцироваться от того, что нам показывают. В кино, напротив, мы продолжаем мыслить самостоятельно, так как видим только отражение света.

Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том VI

Мне снится, что я умер.

Жизнь – это линия, состоящая из точек.

Сны – и есть эти точки.

Смерть – точка в самом конце.

Меня хоронят, и длинная процессия несет гроб на поднятых руках, петляя между холмами, между крытыми лиловыми склонами.

Это мой народ, люди-дельфины. Они несут мои останки. Все в черных смокингах, некоторые в цилиндрах. Женщины в шляпках с вуалями. Приблизившись, я вижу, что у них нет лиц. У них головы, как у шахматных фигур.

У тех, что поменьше, головы пешек, круглые и гладкие. У тех, что крупнее, головы Коней, с открытыми ртами и изящно вырезанными ноздрями, остроконечные головы Слонов. У самых больших – головы Королей, увенчанные коронами с крестом. Ферзи-королевы в зубчатых коронах одеты в пышные платья. Ни глаз, ни кожи… Только светлое дерево, гладкое, блестящее, покрытое лаком.

Их тысячи, они медленно и молча идут вперед, на кладбище.