Наивная смерть - Робертс Нора - Страница 73

– Да это полный абсурд. Ничто не пропадало из нашего дома, и нет здесь ничего имеющего отношение к вашему следствию.

– Ваша дочь вынесла из дома свой дневник.

– Прошу прощения? – Теперь Аллика выпрямилась, и в ее голосе послышалась легкая, едва заметная нотка страха. – Какое отношение к чему бы то ни было может иметь дневник Рэйлин?

– Она удалила его из дома перед обыском, а после обыска успела вернуть на место. Вам известно, где он находится?

– Нет.

– Вы его читали?

– Нет, не читала. Мы в этом доме уважаем чужие тайны.

– Нам необходимо взглянуть на этот дневник, миссис Страффо.

– Да что с вами такое происходит? Как вы можете обвинять ребенка в таких чудовищных вещах?

– Я ни в чем не обвиняла Рэйлин. А как по-вашему, что она сделала? Как по-вашему, на что она способна, Аллика? – Ева подалась вперед. – Почему вы мучаетесь бессонницей, почему вам так плохо, чего вы так боитесь?

– Я не знаю, о чем вы говорите. Не понимаю, что вы имеете в виду. – Ее пальцы начали нервно теребить полу халата. – Вы должны это прекратить. Прекратить немедленно.

– Я собираюсь это прекратить. Я хочу остановить ее. Вы же понимаете, это не может продолжаться.

– Вы должны уйти. Я требую, чтобы вы ушли немедленно.

Ева крепко надавила на следующее слабое место:

– Почему вы прячете фотографии своего сына подальше от глаз? Почему вы прячете лоскуток его одеяльца, его игрушку, все, что храните в память о нем? Почему, Аллика?

– Он был моим сыном. Моим маленьким мальчиком. – Теперь Аллика разрыдалась.

– Но вы прячете снимки вашего маленького мальчика, прячете память о нем. Почему?

– Это больно. Это расстраивает…

– Рэйлин? Ей это не нравится, не так ли? Ей не нравится, когда вы или Оливер рассматриваете фотографии другого ребенка. Все внимание должно быть уделено ей и только ей. Она никогда не любила делиться вниманием, верно?

– Это естественно, совершенно естественно для первенца – ревновать ко второму ребенку. Детская ревность. Соперничество между братьями и сестрами.

– Но все не сводилось только к этому, верно? В тот рождественский сочельник она приняла меры, чтобы исправить положение. С какой стати она должна делиться игрушками? Почему вы уделяете свое время ему, хотя она родилась первой? Поэтому она его разбудила, подняла с постели и вывела на лестницу. Верно?

– Это был несчастный случай. – Аллика закрыла лицо руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону. – Это был несчастный случай. Она спала. Мы все спали. О боже, ради всего святого, перестаньте меня мучить.

– Нет, она не спала. Вы прекрасно знаете, что она не спала.

– Она не хотела… не могла хотеть… О господи, прошу вас.

– Скажите мне, что случилось в то утро, Аллика.

– Все было именно так, как я вам сказала. Мы спали. Мы все спали. – Теперь Аллика уронила руки. Ее лицо было бледно, как у привидения, взгляд блуждал.

– Сколько еще вы собираетесь носить это в себе? Пока не сломаетесь? – спросила Ева. – Сколько еще вы будете прятать от себя правду, отгораживаться от нее таблетками и бессмысленными занятиями, притворяться? Сколько это будет продолжаться? До следующего Рида Уильямса?

– Нет-нет. Это было только один раз, это была ошибка.

– Вы же понимаете, что не сможете с этим жить, Аллика. Вы должны сказать мне. Скажите мне, что она сделала с вашим маленьким мальчиком, с вашим сыном.

– Ей было всего семь.

Увидев, что Аллика готова надломиться, в разговор вступила Пибоди. Она подошла к Аллике и села рядом.

– Вы ее мать, вам хочется защитить ее. Вы хотите поступить правильно по отношению к ней.

– Да. Да-да, конечно.

– Вы ведь и Тревора хотели защитить. Поступить правильно по отношению к нему. Если вы сейчас скажете правду, это будет правильно по отношению к ним обоим.

– Это же мои дети.

– Что случилось тем рождественским утром, Аллика? – спросила Ева. – Что случилось с Тревором?

– В рождественское утро дети просыпаются рано, – прошептала Аллика. Слезы катились по ее лицу, она их не вытирала. – Это естественно. Столько волнений, ожиданий. Рэйлин вошла к нам в комнату. Она вошла, забралась на постель. Такая взволнованная, такая счастливая. Мы с Оливером встали. Мы встали, Оливер сказал, что пойдет разбудить Трева, и мы все вместе спустимся вниз, посмотрим, что принес нам Санта.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Где была Рэйлин? – напомнила Ева.

– Рэйлин оставалась со мной. Я взяла халат. Она подпрыгивала от нетерпения, хлопала в ладоши, такая счастливая, ее личико буквально сияло. Так и должно быть с маленькой девочкой в рождественское утро. И тут я увидела… я увидела, что на ней розовые тапочки. Маленькие розовые тапочки. Я положила их в ее рождественский чулок накануне вечером. Мы как-то раз ходили по магазинам, она их увидела, и они ей ужасно понравились.

Лицо Аллики вдруг лишилось всякого выражения. Она как будто забыла, о чем говорила.

– На Рэйлин были тапочки, – подсказала Ева.

– На них были блестки, они все были усыпаны блестками. Блестками было выложено ее имя. Ей нравились вещи с монограммой, с ее именем. Я только собралась что-то сказать… сказать, что она не должна была спускаться одна. Мы же с папой обещали, что спустимся вместе с ней, как бы рано она ни встала. И тут я услышала крик Оливера. Он так кричал, будто его сердце разорвалось. Я услышала, как он бежит вниз по лестнице. Я тоже побежала. И я увидела… Мой мальчик. Оливер держал на руках моего мальчика у подножия лестницы. Я побежала вниз. Он был холодный. Мой дорогой маленький мальчик. У него на лице была кровь, и он был уже холодный.

– А что делала Рэйлин?

– Я не знаю. Я… все расплылось. Оливер плакал, а я… мне кажется, я попыталась взять у него Трева, но Оливер держал Трева так крепко… Так крепко. Я побежала к телефону и вызвала «Скорую», а Рэй…

– Что она сделала?

Аллика закрыла глаза и содрогнулась.

– Она уже играла с кукольным домиком, который мы с Оливером устроили под елкой. Она просто сидела под елкой в своей пижамке, в розовых тапочках с блестками и играла с куклами. Как будто ничего не случилось.

– И вы поняли?

– Нет. Нет. Она же была всего лишь маленькой девочкой. Она не понимала. Она не могла понимать. Это был несчастный случай.

«Нет, – подумала Ева. – Это не был несчастный случай. И эта женщина съедает себя день за днем, потому что в глубине души знает правду».

– Аллика, у вас в доме нет звукоизоляции не потому, что вы опасаетесь за Рэйлин и боитесь не услышать. Вы не дали установить звукоизоляцию, потому что боитесь Рэйлин и того, чего можете не услышать.

– Она моя дочь. Она тоже мой ребенок.

– Вы ездили в гости к вашей тете в Нью-Мексико несколько месяцев назад. Она обрабатывает кожу. Использует касторовое масло – его получают из семян клещевины – для обработки кожи.

– О боже, остановитесь. Прекратите.

– Рэйлин проводила время с ней? Следила, как она работает, задавала вопросы? Она полна любопытства, ей хочется узнавать новые вещи, не так ли? Рэйлин любит узнавать что-то новое.

– Ей нравился Крейг Фостер. Он был ее любимым учителем.

– Но в глубине души вы сомневаетесь. А тут еще Уильямс. Рэйлин выполняет добровольную работу в больницах, в домах престарелых. Она умная девочка. Она могла бы завладеть шприцем, лекарствами, если бы захотела.

– Вы хотите сказать, что моя дочь – чудовище? Вы это хотите мне сказать? – В голосе Аллики послышались истерические нотки, ее плачущие глаза обезумели. – Вы хотите, чтобы я признала, что моя дочь – чудовище? Я ее родила! – Аллика ударила себя кулаком по животу. – Мы с Оливером сотворили ее. Мы любили ее с той минуты, как ее сердце стало биться.

– Но точно так же вы любили Тревора. Если я ошибаюсь, – сказала Ева, увидев смертельное отчаяние на лице Аллики, – чтение ее дневника никому и ничему не принесет вреда. А если я права, значит, ей нужна помощь. Как можно скорее, пока кто-нибудь еще не пострадал.