ТАЙНА КАТЫНИ - Швед Владислав - Страница 48

Трудно поверить также в то, что Берия счел возможным на несколько суток задержать отправку в Политбюро ЦК ВКП(б) готовой записки, касающейся судьбы 25 700 поляков ради внесения в текст более свежих статистических данных о кадровом составе военнопленных офицеров, отличающихся всего на 14 человек.

Стоит напомнить, что грубейшие ошибки в содержании и оформлении, допущенные в «записке Берии № 794/Б», в 1940 г. могли стоить исполнителю головы. В те годы сотрудников аппарата НКВД строго наказывали и за менее серьезные просчеты при работе с документами.

Так, в пояснительной части записки Берии указывается, что в лагерях НКВД содержится 14 736 военнопленных, а в тюрьмах - 10 685 арестованных поляков, но в резолютивной части расстрелять предлагается 14 700 военнопленных и 11 000 арестованных поляков. То есть на 36 военнопленных поляков мень-ше и на 315 арестованных больше. Бывшие многолетние сотрудники КГБ СССР и ЦК КПСС считают, что подобное в документах такого уровня просто невозможно! Всякие аналогии с округленными «разнарядками» на репрессии не обоснованны, т.к. в конкретном случае, каким является ситуация с польскими военнопленными, Сталин требовал точные цифры.

Объяснять расхождение в цифрах невнимательностью или «наплевательским» отношением Берии к документам наивно. Направлять подобные «сырые» документы в ЦК ВКП(б) руководителю любого советского ведомства, включая НКВД, было просто опасно. Сталин всегда требовал обоснования цифр, вносимых на рассмотрение Политбюро.

При этом необходимо признать, что определенная специфика принятия решений при Сталине существовала. Об этом рассказывал начальник тыла Красной Армии, а впоследствии одновременно нарком путей сообщения СССР Андрей Васильевич Хрулев, которому во время войны ежедневно приходилось присутствовать в кабинете Сталине при решении Ставкой и Государственным Комитетом обороны важнейших государственных вопросов.

Вот как описывает это А. Хрулев: «Вы, возможно, представляете себе все это так: вот Сталин открыл заседание, предлагает повестку дня, начинает эту повестку обсуждать и т.д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это касается Хрулева, давайте сюда Хрулева…

В течение дня принимались десятки решений. Причем не было такого, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина…

На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников… Сталин подписывал документы, часто не читая, - это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было построено на громадном доверии. Но стоило ему только убедиться, что этот человек - мошенник, что он обманул, ловчит, - судьба такого работника была решена.

Я готовил тысячи документов на подпись, но, готовя эти документы, за каждой буквой следил» (Карпов. Генералиссимус. С. 23, 24).

Аналогичный подход Сталина к принятию решений описывает известный советский авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев в книге «Цель жизни» : «Сталин не терпел верхоглядства и был безжалостен к тем, кто при обсуждении вопроса выступал, не зная дела. Выступать легкомысленно в его присутствии отбивал охоту раз и навсегда» . Яковлев также отмечал, что «в то время ничего не было страшнее, чем стать обманщиком в глазах Сталина» . (Яковлев. Цель жизни. С. 400, 394).

Особо Яковлев подчеркивал, что Сталин «не терпел безграмотности. Он возмущался при чтении плохо составленного документа. Иногда «экзамен» на грамотность приходилось сдавать на ходу. Часто при обсуждении вопросов Сталин предлагал высказаться всем желающим, у некоторых сам спрашивал мнение, затем подводил итоги. Пододвинет кому-нибудь лист бумаги, карандаш и говорит пишите. И сам диктует» (Яковлев. Цель жизни. С. 401) Многие из советских руководителей, общавшихся со Сталиным, в частности Г. К. Жуков, подчеркивали, что, несмотря на акцент, русский язык он знал великолепно.

Безответственность и недисциплинированность работника любого уровня были для Сталина неприемлимы. Об этом свидетельствует телеграмма, которую он направил своему любимцу - начальнику Генерального штаба Александру Михайловичу Василевскому по поводу задержки того с ежевечерним донесением об итогах операции за минувший день и оценке ситуации с фронта в Москву: «… Предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите себе забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта» (Карпов. Генералиссимус. С. 219).

Все разговоры о «вседозволенности» и «всесилии» Берии в марте 1940 г. - фикция. Л. Берия к тому времени находился в звании генерального комиссара госбезопасности и должности наркома внутренних дел СССР лишь пятнадцать месяцев (Эпоха Сталина, с. 354). Необходимо напомнить, что весной 1940 г. полным ходом шло расследование нарушений соцзаконности, допущенных «Особыми тройками» времен Ежова. Сам Ежов, вместе со своим замом Фриновским, курировавшим работу «троек», 4 февраля 1940 года был расстрелян. Берия в это время был предельно осторожен.

Нет сомнений, что Сталин прочитал записку Берии. Об этом свидетельствует его роспись на первом листе и исправление на четвертом листе записки, где «вписано от руки над строкой синим карандашом, очевидно, Сталиным - «Кобулов»» (Катынь. Пленники. С. 390). Возникает вопрос, мог ли Сталин не придать значения несоответствиям в цифрах на втором и третьем листе записки или же он в марте 1940 г. читал эти два листа, но с другим содержанием?

Весьма вероятно, что два средних листа «записки Берии № 794/Б», с целью искажения истинного содержания всей записки были позже заменены.

Помимо этого возникают вопросы и по первому листу записки. Загадочно расположение резолюций на записке Берии. Вместо общепринятой направленности слева - направо иснизу - вверх , Сталин, а за ним Ворошилов, Молотов и Микоян расписались слева - направо, но сверху - вниз . Подобное в документах не встречается, так как документ, повернутый направо, затруднен для чтения.