Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий - Страница 73

Ну, сами понимаете, что после таких слов процесс без всяких проволочек сразу переходит в эндшпиль.

Так вот, как-то ко мне зашел мой однокашник по консерватории, виолончелист, принес мне свои два ноктюрна и великолепно их исполнил. Он вообще большой талант, не то, что я — иначе бы я не сидел в этом кресле. Потом я попросил Зинаиду Николаевну подать нам кофе и, пока я говорил ему о сроках издания его ноктюрнов, он, вполуха слушая меня, внимательно следил за Зинаидой Николаевной, когда та раскладывала перед нами на столике чашки, сахарницу, крекеры. А когда она взяв поднос, удалилась к себе, вот после этого он вдруг сказал мне:

— Да, старик, эта дива почище Машки!

— В каком смысле? — не понял я.

— В том самом, — сказал он. — Лед и пламень, тигрица и лань, мороз и солнце! Оазис в пустыне!

— Зинаида Николаевна?! — усмехнулся я. — Ты серьезно?

— Не притворяйся! Неужели у тебя с ней ничего нет? — удивился мой друг.

— Абсолютно! Она — хороший работник, я ее очень ценю, но не более, — честно сказал я.

— Ну и дурак! — сказал мой друг. — Поверь мне, такие кадры — событие в жизни бабника!

Ему в самом деле можно было верить. По сравнению с ним в деле обольщения женщин я чувствовал себя дворовым драчуном рядом с Майком Тайсоном.

— Если она тебе не нравится, позволь мне, — тут же предложил он.

— Э, нет, — сказал я. — У тебя в оркестре полно скрипачек, я не говорю уже про влюбленную в тебя виолончелистку и твою главную любовницу — арфистку. Да еще музыкальный кружок во Дворце культуры! А ты позарился на пятак у слепого нищего. Обойдешься.

— Ну как знаешь. Только не упусти! — сказал он мне на прощание. — Поверь, это нечто! — и он по-гурмански застонал.

После его слов я стал присматриваться к Зинаиде Николаевне и вдруг обнаруживать (вот она, сила воздействия слова!) упущенные мною ранее детали, а именно: походка у нее оказалась необычной и привлекательной — ноги она выбрасывала вперед и как бы вбок, и потому рисунок ходьбы был необычен. И в этой походке я стал видеть что-то эротическое.

Она не пользовалась косметикой и тем не менее это ее очень даже украшало — матовая кожа с розовым естественным румянцем, легкий пушок на щеках. А когда она нагибалась, чтобы поднять упавшую ложку, например, под строгой юбкой четко очерчивались ее соблазнительные ягодицы, бедра. Как я мог раньше всего этого не замечать? И голос был грудной с какими-то необычными обертонами, который стал вдруг меня волновать. И тут же я стал ощущать, что под ее вполне скромной одеждой плещется океан удовольствий. И передо мной теперь встал вопрос: как после двухмесячных строгих производственных отношений перейти к моим хоть и закамуфлированным, но по сути непристойным предложениям. Ведь в ее глазах я выглядел до этого (я надеюсь, если Машка ничего ей про меня не сказала), очень серьезным, положительным, занятым и глубоко увлеченным делом человеком…

Я начал с того, что стал постепенно разрушать этот несвойственный мне по сути образ. Пару раз затевал с Зинаидой Николаевной осторожные, но в то же время проверочные беседы и результат их меня не воодушевлял, скорее даже обескураживал. Например, на ее столе как-то появилась сирень. Проходя мимо, я остановился и сказал:

— Какая чудная сирень! Моментально поднимает настроение! Что значит — весна! Вам ее подарил какой-нибудь ваш поклонник?

— Нет. Вахтерша принесла целое ведро из своего сада и предлагала бесплатно всем желающим. Ну, я взяла букетик.

— И правильно сделали! — с деланным жаром подхватил я. — Сразу приемная наполнилась совсем другими ионами, фотонами, флюидами. А я вот решил, что это подарок поклонника.

— Нет, дала вахтерша. — сказала Зинаида Николаевна и взяла, как мне показалось, с радостью трубку зазвонившего телефона.

Другая на ее месте, если бы хотела поддержать такой тон беседы наверняка, сказала бы что-нибудь вроде:

— Ой, что вы, какие поклонники! Дождешься от них, чтобы цветы подарили! Что вы!

На что я мог тут же подхватить тему и сказать:

— Поверьте, есть еще настоящие мужчины. Пройдемте, пожалуйста, ко мне.

И она бы пошла со мной в кабинет, а там у меня в сейфе целый склад женской косметики: духи, крема, наборы туалетной воды — все лучших фирм. Я бы преподнес ей что-нибудь из этого ящика Пандоры, и, думаю, шарманка бы сразу и закрутилась в нужном направлении. А тут — холостые выстрелы.

Короче, так прошел еще один месяц. Я, честно говоря, совсем извелся: кто бы ни пришел ко мне, тут же прошу Зинаиду Николаевну принести нам чай или кофе, то и дело вызываю ее к себе и прошу принести то один договор, то другой — и все для того, чтобы лишний раз увидеть ее. И сам выскакиваю к ней в приемную под предлогом узнать, много ли сегодня у меня на приеме народа, а на самом деле опять посмотреть на нее. А она, как пришла в первый день на работу ко мне, все такая же — никаких подвижек, никаких человеческих нюансов, все время строгая субординация: ты — начальник, я — подчиненная. Что делать? Прямо замкнутый круг!

И поверите, решение вдруг пришло само по себе от безвыходности ситуации. Правильно говорят, когда человека припрут к стенке — тут от него всего можно ожидать. Вызвал я однажды Зинаиду Николаевну к себе в кабинет и сказал:

— Уважаемая Зинаида Николаевна, у меня есть к вам разговор.

Она:

— Я вас слушаю.

— Вы сядьте, пожалуйста, — предложил я. — Разговор будет серьезный.

Она послушно села.

— Понимаете, Зинаида Николаевна, вы — отличный работник, к вам у меня нет никаких претензий — благодаря вам наше издательство стало работать как достойное учреждение. Все это отметили. И я поднял перед руководством вопрос о повышении вашего оклада на 25 процентов.

— Благодарю вас, — сказала Зинаида Николаевна.

— Вы это заслужили, и моя роль в этом ничтожна. Я собираюсь говорить с вами о другом.

— Я вас слушаю, — сказала она.

— Понимаете, Зинаида Николаевна, заранее хочу предупредить вас, что все, что я вам сейчас скажу — полная чепуха, и я не имею никакого права говорить с вами на такие темы. Но в то же время я вынужден это сказать, так как в последнее время я испытываю определенные трудности в своей жизни, а именно в той ее части, которая связана с моей работой.

Я сделал паузу. Она ничего не сказала, сидела и внимательно смотрела на меня. Я набрал воздух, чтобы унять волнение. Честно скажу, испытывал я совсем не легкий мандраж, как говорят в таких случаях, а самый что ни на есть тяжелый. Да еще взгляд ее, такой внимательный и серьезный. Человек думает, возможно, что я что-то дельное скажу, связанное с нашей работой, что-то важное, и даже не подозревает, какую херню я собираюсь ей выложить. В один момент я под этим взглядом чуть было не отказался от своей затеи, но огромным усилием воли заставил себя продолжить:

— Работа у меня напряженная, вы знаете, сколько приходит ко мне людей-психопатов, мнящих себя композиторами и со всеми мне приходится находить общий язык, как-то их успокаивать, умиротворить и поскорей выпроводить, желательно без скандала. Но все напряжение остается во мне. И это для меня порой невыносимо. Я иногда ношусь по своему кабинету и готов все разнести в щепки. Думаете, почему в последнее время я то и дело играю экспромт-фантазию Шопена? Этот очень техничный, крайне эмоциональный опус номер 66? Только для того, Зинаида Николаевна, чтобы сублимироваться, выпустить из себя весь перегретый за день пар.

Зинаида Николаевна внимательно меня слушала и смотрела на меня тем же серьезным взглядом, ничем не выказывая своего отношения к моим словам. И потому я не стал дальше тянуть резину, пошел в атаку — была не была! Лучше смерть, но смерть со славою! Кто не рискует, тот не пьет шампанское! Вперед! И я ей сказал:

— А ведь вы, Зинаида Николаевна, легко можете спасти меня, создать для меня некий вид психо-физиотерапевтической помощи, и тогда все неприятности могут превратиться в сущую ерунду только от одного вашего доброго взгляда. Все в вашей власти. Вы таите в себе такой целительный заряд, который способен моментально привести меня в норму и дать новые силы для продолжения своей деятельности. Вы меня понимаете, Зинаида Николаевна?