Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий - Страница 10

— Ну что с ним делать? — спрашиваю испанку. — Убить или покалечить немного?

А эта Кармен вдруг стала орать во все горло:

— Полиция! Полиция! На помощь!

— Ты для кого полицию зовешь? Для меня? — спрашиваю я и еще крепче прижимаю руку этого длинного к кромке бассейна. Тот завыл, как собака, честное слово!

А эта испанка побежала к подъезду билдинга и стала орать в домофон:

— Вызовите полицию! На помощь!

А полицию уже кто-то из жильцов по собственной инициативе давно вызвал, потому что слышу — сирена воет и огоньки их у шлагбаума мелькают. Это было последнее, что я увидел. Как потом выяснилось из протокола, этот гиждулах[3], что сидел в бассейне, нырнул на дно, пока я выяснял у испанки, для кого она зовет полицию, достал телефон, метнул его в меня и попал мне прямо в голову. Хорошо, здешние полицейские — люди опытные, обученные, могут оказывать первую неотложную помощь пострадавшему. Привели они меня в чувство и тут же надели наручники, как только я открыл глаза и спросил, где эти мандавошки, что напали на меня.

— Они убежали, — сказали мне полицейские: — Но, как нам сообщили соседи, ты затеял с ними драку, одного чуть не утопил в бассейне, а второму сломал руку. Ты превысил свои служебные полномочия.

Ну что им на это скажешь? Вот она американская демократия! Я мирно осматривал вверенную мне территорию, пытался навести порядок, когда люди базарили, культурно сделал им замечание, на что они первые на меня напали. А последний их удар мог для меня вообще кончиться очень плохо, если б у этой испанки был мобильник как у меня; мой старого образца, очень тяжелый, а ее, с захлопывающейся крышечкой и фотоаппаратом, раз в пять легче моего. Это меня и спасло, а то этот мобильник точно проломил бы мне череп.

Полиция написала рапорт в мою компанию, и те меня тут же уволили. Здесь возиться, брать на поруки, как у нас в Союзе было принято, качать права не любят: пришла жалоба — иди куда хочешь. Вот я уже второй день и кайфую. Сижу в магазине «Калинка» перед входом, пью кофе и тут вижу идет с женой мой кореш Володя по прозвищу Пудель. Такое прозвище ему дали потому, что он все время на руки человека смотрит, как будто ждет, что ему что-то кинут. Пока он не женился, мы с ним вместе баб кадрили, наших, — в ресторане, на танцах. Если две подружки — одна симпатичная, другая не очень, то вот эта не очень ему сразу нравилась. Лучшего партнера для кадрежа трудно было подыскать. Сразу делили баб без базара. Мне — симпатичная, ему — выдра. Оба были довольны, что еще надо?

Но вдруг женился он на одной из тех, что мы вместе закадрили. Клянусь, самая страшная из всех, которых мы кадрили с ним за все время. Крокодилица та еще! Но запал на нее, ничего не поделаешь. Свадьбу не справлял Володька, но одолжил у меня 2000 долларов (бабки у меня еще оставались с тех пор, когда я в Нью-Йорке на такси работал), сказал, на обустройство гнездышка, обещал вернуть через три месяца, но когда год прошел, пришлось мне ему напомнить. Я такие вещи очень не люблю, когда приходиться человеку неприятные слова говорить — сам должен понимать и не доводить до того, чтобы ему напоминали. Он стал объяснять, что у них сейчас тяжелое положение, период становления — за год, значит, еще не встали на ноги! — что вот-вот отдаст. Я говорю: всё, сроки все вышли, завтра принеси деньги ко мне домой, мне они тоже нужны. Так я ему это сказал — я знаю свой тон, — что на следующий день он пришел ко мне, дает 1 000 долларов и серебряный портсигар. Это, говорит, портсигар Льва Николаевича Толстого, графа, моему деду достался еще во время революции, хранили все годы, даже в войну не продали. Видишь, выгравировано: «Граф Л.Н. Толстой, Ясная Поляна, 1898 год». Мол, хотел его тебе вместо 2000 отдать да решил, что ты не поймешь, что это очень ценная вещь и потому за 1000 отдаю. Считай, что выиграл ты 5000. Если найти коллекционера или музей, то и дороже можно продать.

Посмотрел я на портсигар — видно, что серебро, надпись сделана в виньетке, вещь красивая, ничего не скажешь, да еще и принадлежала такому человеку. Взял я у него портсигар вместо 1000 долларов. Дома держал в надежном месте; иногда доставал, читал надпись и думал: где Лев Толстой, великий писатель, его роман «Война и мир», и где я?! А вот мы пересеклись в некотором роде — его личная вещь принадлежит мне! Никогда не знаешь, что в жизни может случиться!

А потом приехал сюда один гастролер-профессионал по нардам, и я проиграл ему крупную сумму. Предложил ему портсигар по своей цене, за 1000 долларов. Он согласился взять, но вначале захотел показать его ювелиру, чтобы оценить вещь. Повел я его к своему знакомому бухарскому еврею, он большой магазин держит на Санрайс-бульваре. Только показал я ему портсигар, он как-то странно на меня посмотрел, отошел в свою конторку и приносит штук 10 таких же точно портсигаров.

— В последнее время в Майами прямо-таки эпидемия на эти портсигары, — раскладывает он их перед нами. — Вот, «Лев Толстой», как у тебя, вот «Ивану Тургеневу от Полины Виардо», вот «Владимиру Маяковскому от Лили Брик», вот по-французски «Александр Дюма пер», отец то есть, вот Куприна портсигар, вот Горького (Пешкова), «Капри 1915 год», «Чарли Чаплину от Уны О'Нил» и еще штуки три, имена их забыл.

— Что, все одинаковые портсигары имели? — удивился я.

— Нет, все были одинаковыми лохами, которые эти портсигары покупали. Им красная цена — 100 долларов, а люди отдавали за них тысячи.

Свой долг гастролеру я вернул — достал деньги, а портсигар оставил на память, чтобы напоминал, как меня Володька-Пудель кинул. У меня такой характер — если меня накололи, никогда не подам виду, что я понял, что меня накололи. Всегда делаю вид, что я все сделал правильно и всем доволен. И потому Пудель не удержался и как-то спрашивает, продал я портсигар или нет? Я говорю, что продал, одному коллекционеру, сторговались на пять тысяч. Пудель аж побледнел:

— Иди ты! Дай мне номер этого коллекционера.

— А у тебя что, еще такой портсигар есть? — спрашиваю.

— Нет, такого больше нет, откуда? — говорит Пудель и глаза опускает.

— А какой есть? — не отстаю я.

— Льва Троцкого, — говорит Пудель. — Редчайшая вещь. Подарок Фриды Калло.

— Кто такая?

— Его любовница, художница. Жена знаменитого Диего Риберы! — говорит Пудель.

Это тоже талант, скажу я вам, не каждому такое придет в голову. Для своей аферы Пудель, видно, весь интернет перелопатил, чтобы выяснить, чьи имена писать на портсигарах. Фрида Калло! Я и имени такого не слышал! А надписи делала эта его крокодилица: мне сказали, она работала в Винницком универмаге, делала гравированные надписи на подарках и наверняка привезла сюда свой инструмент.

— Дай его телефончик. 10 процентов тебе, — просит Пудель.

— Знал бы — сохранил номер! — сделал я вид, что очень жалею об этом. — И потом он живет в городе Шарлот, Северная Каролина, не думал я, что попаду туда еще.

— Имя-фамилию не запомнил? — не отстает Пудель. — Я через Интернет его найду!

— Подожди, сейчас вспомню! — сделал я вид, что начал что-то вспоминать. — Есть! Джон Мак-Грей! Точно! Фамилия, как в одной блатной песенке, потому и запомнил.

Пудель тут же записал и побежал домой, чтобы искать этого лоха по Интернету, по «Еллоу пейджес». Ищи, дорогой, ищи на здоровье. Мама тебе матах![4]

И вот сейчас Пудель увидел меня, что-то сказал своей жене и направился ко мне, а она пошла в магазин, мне только рукой помахала (знаю, не любит меня, потому что я был на соседней койке в тот день, когда мы с ними познакомились: я ее подругу жарил, а она с Пуделем в той же комнате трахалась и кричала, как резанная.)

— Серж, смотри, какое дело, — присел Пудель за мой столик. — Есть один испанец с бабками. И у него проблема — нужен телохранитель, кто-то ему угрожает. Ты имеешь право на оружие, лайзенс секьюрити у тебя есть. Могу тебя ему порекомендовать. Стольник в день платит, 10 процентов мои. Как тебе?