В битве с исходом сомнительным - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 45

Тусклый свет освещал группу мужчин на одеялах. Разговор при его появлении оборвался. Мужчины, подняв на него глаза, глядели выжидающе. Сунув руку в карман, Джим вытащил оттуда кисет с табаком, который передал ему Мак.

– Привет, – поздоровался Джим. Мужчины по-прежнему молчали и ждали. – У меня рука болит, – продолжал Джим, – кто-нибудь, сверните мне самокрутку!

Передний из мужчин протянул руку за кисетом и ловко свернул самокрутку. Джим взял ее и, помахав кисетом, показал его остальным.

– Пустите по кругу. Понятное дело, табака в лагере негусто.

Кисет переходил из рук в руки. Плотный маленький мужчина с бородкой сказал:

– Присаживайся, паренек. Вот сюда садись, на мою постель. Уж не тот ли ты парень, которого подстрелили вчера?

Джим засмеялся.

– Да, я из той компании. Но не тот, который мертвый, а тот, который увернулся.

В ответ раздался одобрительный смех. Мужчина с худым скуластым лицом прервал общее веселье вопросом:

– Зачем они того, маленького, сегодня хоронят?

– А почему бы и нет?

– Да телу-то три дня полежать полагается.

Плотный выдул струйку дыма.

– Коли умер, так уж умер.

– А если не умер, – хмуро возразил худощавый. – Если просто спит он сном таким особым? Вдруг его похоронят, а он живой? По мне, так три дня выждать надо, как со всяким мертвяком делать положено.

Ему ответил звучный насмешливый голос. Высокий мужчина с белым гладким лбом сказал:

– Нет, вовсе он не спит. На этот счет можешь быть спокоен. Если бы ты был знаком с работой гробовщиков, то не сомневался бы, что никакой это у него не «особый сон».

– Но может же быть такое, – упорствовал худощавый. – Почему бы все же не проверить?

– Ну, если он способен спать после того, как в вены ему вкатили бальзамирующей жидкости, – саркастически заметил белолобый, – значит, он чемпион мира по спанью!

– А гробовщики этим занимаются?

– А как же! Я знал одного парня, который в похоронном бюро работал. Он такое мне рассказывал – не поверишь!

– Я такие вещи и слушать не желаю, – поморщился худощавый. – Не к добру этот наш разговор.

– А кто тот маленький был-то? – спросил плотный. – Я только и видел, что он вроде со скэбами приехал, а потом как будто остановить их пытался, и тут вдруг – бац! – и он уже на земле!

Джим секунду помедлил, взяв в рот незажженную самокрутку.

– Я знал его. Хороший он был человек. Можно сказать, рабочий активист.

– Много их развелось, рабочих активистов этих, – проворчал белолобый. – Приходят – и нет их, так и мелькают. Поглядеть только на змею эту гремучую Сэма. Божится, что докер. Держу пари, что и полгода не пройдет, как шлепнут его.

– Ну а о Лондоне что скажешь? – подал голос темноволосый юноша. – Тоже, думаешь, струсит, как Дейкин?

– Вот уж нет, – сказал худощавый. – Лондон в бутылку не полезет. У Лондона есть голова на плечах.

– Если есть у Лондона голова на плечах, – вскинулся белолобый, – то что мы, черт возьми, здесь торчим? Подозрительно это все, вся забастовка эта. Кто-то непременно на ней наживается. А как только дела круто пойдут, этот «кто-то» предаст всех – сам улизнет, а другие пусть получают по полной!

Широкогрудый мускулистый мужчина, приподнявшись на четвереньках, застыл в угрожающей позе, как зверь перед нападением.

– Хватит, умник, замолчи! – рявкнул он. – Я Лондона тыщу лет знаю, и если ты намекаешь на то, что Лондон предать нас готовится, то давай-ка выйдем с тобой из палатки сию минуту! Я не очень-то разбираюсь в забастовках этих, не знаю, как там и что, а участвую потому, что Лондон сказал: надо участвовать. И брось эти свои намеки грязные!

Белолобый смерил его холодным взглядом:

– Настроен серьезно, да?

– Достаточно, чтобы морду тебе набить хорошенько, мистер!

– Прекратите! – вмешался Джим. – Нам-то зачем драться? Если очень уж руки чешутся, поводов для драки скоро представится немало!

Широкогрудый, заворчав, вновь опустился на свои одеяла.

– Пока я здесь, не позволю, чтобы о Лондоне за его спиной плохо говорили, – буркнул он.

Низкорослый крепыш внимательно взглянул на Джима:

– Как это тебе перепало, парень?

– На бегу, – отвечал Джим. – Когда бежал, меня пулей ранило.

– Я от парня одного слышал, что скэбам там жару задали.

– Было дело.

– Говорят, скэбы грузовиками прибывают, – сообщил белолобый. – И у каждого в кармане бомба со слезоточивым газом.

– Вранье! – мгновенно отозвался Джим. – Такие слухи всегда нарочно распускают, чтобы напугать забастовщиков.

– А еще я слыхал, – продолжал белолобый, – что хозяева дали знать Лондону, что до тех пор, пока в лагере красные, никаких переговоров быть не может.

– Ну а кто, кто в лагере красные? – опять вскинулся широкогрудый. – Вот по твоим речам судя, ты как раз самый что ни на есть красный!

– А вот я думаю, красный – это доктор, – гнул свое белолобый. – Денег он за работу не получает. Так кто ж ему платит? Ведь своего он не упустит. Слишком умен, чтоб упустить. Может, ему вообще из Москвы деньги идут!

Джим сплюнул на землю. Лицо у него сильно побледнело, и он тихо произнес:

– Ты сукин сын, гнуснее которого я в жизни не видывал! Судишь о людях по себе, наверно, вот всех подонками и считаешь!

Широкогрудый опять приподнялся на четвереньках.

– Парень прав, – сказал он. – Он не может вдарить тебе по полной, а я могу. И, ей-богу, сделаю это, если ты не заткнешь свое хлебало вонючее!

Белолобый, медленно поднявшись, направился к выходу. Обернувшись, он бросил:

– Ладно, ребята. Но глядите в оба. Очень скоро Лондон велит всем закругляться с забастовкой. А сам после получит новенькую машину или работу постоянную. Так что глядите в оба.

Широкогрудый ринулся было за ним, но белолобый, увернувшись, выскользнул из палатки.

– Кто этот парень? – спросил он. – Он ночевал здесь?

– Нет, черт его дери. Зашел просто не так давно.

– А раньше его кто-нибудь из вас здесь видел?

Все покачали головами.

– Я не видел…

– Да и я тоже.

– В жизни не видел.

– Господи, так, значит, засланный он! – вскричал Джим.

– Кем засланный? – спросил плотный.

– Хозяевами, прислали специально, чтобы поговорил и заронил в вас сомнение насчет Лондона. Неужто неясно? Им надо расколоть нас. Хорошо бы парочка ребят проследила за тем, как он выйдет из лагеря.

Широкогрудый поднялся.

– Этим я займусь, – сказал он. – Мне это в радость будет. – И он вышел.

– Будьте настороже, – предупредил Джим. – Такие парни, как этот, могут убедить вас в том, что забастовка вот-вот кончится. Не ведитесь на ложь.

Плотный выглянул из палатки.

– Что еда кончилась – это вовсе не ложь, – сказал он. – Что варево, которым впору только скотину кормить, завтраком нельзя считать – это тоже не ложь. Чтоб такие слухи распространялись, шпионов засылать не надо.

– Мы должны продержаться! – воскликнул Джим. – Продержаться во что бы то ни стало! Если дрогнем, мы пропали, и не только мы. Каждый сезонник в стране это почувствует.

Плотный кивнул.

– Ну да, все связано, – согласился он. – Каждый же не по отдельности. Некоторые хотят для себя выгоды добиться, но это невозможно, пока каждый не получит выгоды.

Лежавший у самой стенки мужчина средних лет приподнялся и сел.

– Знаете, в чем беда наша, рабочих людей то есть? – спросил он. – Я скажу вам в чем. Слишком, черт возьми, мы много болтаем! А ежели бы меньше болтали и спорили, а побольше бы дрались, тогда бы, может, толк был.

Он замолчал. Люди в палатке прислушались. Снаружи доносилось какое-то шевеление, суета, шаги, неясные голоса. Звуки негромкие, но проникающие и всеохватные, как запах. Люди в палатке замерли, слушая. Звуки нарастали. Шаги по грязи. Несколько человек прошли мимо палатки.

Джим встал и подошел к входу, как раз когда в палатку просунулась голова.

– Там готовятся гроб выносить. Пойдемте, ребята.