Искусство и наука - Рескин Джон - Страница 31

Хэрефон. О, Сократ, так, действительно, следует поступать, ибо в этом двоякое утешение для мужчин и женщин в их взаимных отношениях.

Сократ. Преклонимся же перед Алкионой и вернемся песками в город; уже пора.

Хэрефон. Да, сделаем так.

197. Примечание схолиаста к этому диалогу единственное место, из которого я могу почерпнуть приблизительно ясное описание греческого алкиона. Она, так значится в примечании, величиной с маленького воробья (вопрос о том, какой величины был греческий воробей, мы должны пока оставить открытым); цвета она серого с синим и с пурпуровым отблеском сверху и наделена тонким, длинным клювом; клюв у нее choloros, что я рискую переводить «зеленый», когда речь идет о перьях, но по отношению к клюву это слово, может быть, означает что-нибудь другое. Затем повторяются сведения, встречаемые и у других, относительно того, как она вьет гнездо; причем величина гнезда приравнивается к величине лекарственной тыквы. Наконец автор примечания прибавляет, что существует два вида алкиона, один больше другого, и птицы, принадлежащие к первому виду, молчаливы, более же мелкие любят пение (ῴδική); и самки их, говорит он, так верны своим самцам, что, когда последние состарятся, самки подлетают под них и переносят на себе, куда бы им ни захотелось перелететь; когда же самец умирает, самка перестает и пить, и есть, и тоже умирает. И существует такая разновидность этой птицы, услышать голос которой есть верный признак того, что скоро сам умрешь.

198. Надеюсь, вы извините меня, что, прочтя вам эти милые басни, я не стану развлекать или удерживать ваше внимание на затруднительных исследованиях о том, до какой степени они достаточно основаны на известных фактах из жизни зимородка.

Я был бы гораздо более доволен, если б вы остались под впечатлением того, какое влияние приятная окраска и порывистое появление этой птички имели на душу людей. Я могу доставить вам некоторое удовлетворение, уверив вас, что алкион, встречающийся в Англии, самый обыкновенный алкион Греции и Палестины; и я могу тут же доказать вам действительную пользу от знакомства с преданиями о нем, прочтя вам две строфы из поэта, наиболее знакомого для слуха англичан; но эти стихи, я уверен, покажутся вам в совершенно новом свете после всего сказанного. Заметьте в особенности, как знание того, что Алкиона была дочерью Эола, а Кеикс сыном Утренней Звезды, неотступно преследует Мильтона в следующих стихах:

199. Я только утомил бы вас, если б попытался дать вам какое-нибудь толкование сильно переплетенной ткани греческих сказаний, находящихся в связи с историей Алкионы. Заметьте, что я всюду говорю «Трахинский царь», вместо Кеикса. Это отчасти потому, что я не знаю, как произносить слово Кеикс, по-гречески или по-латыни, но главным образом для того, чтоб вы обратили внимание, что это сказание о чайке и Алкионе, – так же известное теперь всему миру, как и крик чайки – первоначально возникло в «грубой стране» или скалистой стране у подножья горы Эты, ставшей священной для греков вследствие смерти Геракла[85]; и заметьте странную связь этой смерти с историей Алкионы. Геракл отправляется в эту «грубую страну», ища покоя; все бури и треволнения его жизни миновали, как он думает. Но встречает здесь объятия смерти.

Насколько я могу составить себе понятие об этой грубой или мрачной стране по описаниям полковника Лика или любого из путешественников, она должна сильно быть похожа на известковые утесы, вблизи Альтдорфа, спускающиеся к долине, начиная с Винджельского хребта, и дающие у подножья начало безукоризненно чистым потокам, кажущимся зеленовато-синими среди травы.

Павзаний, как вы легко можете заметить, называет источники, вытекающие из Фермопил, самыми синими водами, которые он когда-либо видел; и если вы представите себе Люцернское озеро текущим внутрь страны от Артеми, то получите ясную, полезную и во всех серьезных отношениях точную картину той местности, в которой лучший герой греков должен был, по их мнению, умереть. Вы можете также не без пользы вспомнить, что Моргартен – эти Фермопилы Швейцарии – находится у небольшого озера Эжери, менее чем в десяти милях от этой Альтдорфской бухты, и что Геркулес Швейцарии родился среди этих Фракийских утесов.

Если далее вы вспомните, что алкиона действительно видели летающим над синими волнами этих источников, словно одну из волн этих вод, выхваченную и освещенную солнцем, и что чайки посещают утесы, то увидите, как физические условия видоизменяют смысл слов каждого мифического сказания.

Я не могу выразить вам, до какой степени мне кажется странным – и с каждым днем все страннее, – то обстоятельство, что я не могу найти о таких памятных местностях, как эти, ни одного рисунка, ни одного определенного отчета, на которые я мог бы вам указать, но должен, насколько могу, выяснять и воспроизводить их образ для вас по тем отрывочным подобиям их, какие представляет нам Швейцария. Ни один благородный англичанин не может пройти курса общественной школы без того, чтоб не слышать о Фракии; и однако же я думаю, что мы можем лучшее составить себе понятие о формах гор на луне, чем о горе Эта. И что сделало искусство, чтоб помочь нам? Сколько имеется видов гор Скиддау или Бенвенсо на одну Эту – да и одна едва ли есть? И когда английский джентльмен становится покровителем искусства, он пользуется своими слугами-художниками, чтоб заставлять их рисовать себя и свой дом; когда Тёрнер в молодости старался запечатлеть в нашем уме мифологию и нарисовать нам картину греческих сцен, влагая всю свою мощь в усилие постичь их, благородные эти картины остались в его галерее; и чтоб добыть себе кусок хлеба, ему приходилось рисовать поместье такого-то эсквайра с поданной каретой, с беседкой и с самим эсквайром, отправляющимся на охоту.

Если б, действительно, этот эсквайр сделал свое поместье достойным кисти художника и, оставаясь в нем, сделал бы и жилища или, как их называют, фермы своих крестьян тоже достойными этой кисти, то он наглядно истолковал бы нам сказание о Алкионе.

Но вы должны сразу и без всякого истолкователя сами чувствовать, как много значения вложено в эти дивные слова Симонидов, написанные за шестьсот лет до Рождества Христова: «Когда в дикие зимние месяцы Зевс дарует мудрость тишины». Да, сколько поучительного для нас в этом изображении прошлых дней и в том, что есть истинного в них и для наших дней и для дней грядущих, – а именно, что совершенная домашняя любовь не только вьет свое гнездо на волнах, но что даже волны для этого утихают.

200. Это, повторяю, верно для всех народов, жаждущих мира и любящих его среди треволнений! Но какое сказание создадим мы, какое существо, из живущих на земле или на воде, подыщем мы, для символа нашего положения в современной Англии? Какой горемычной птице уподобимся мы, делающие главным предметом нашей жизни раздор и беспокойство, изгоняя наших жен и дочерей из гнезд, чтоб они зарабатывали себе хлеб?

Строго говоря, мы даже не имеем и гнезд, из которых могли бы изгнать их. Я был страшно поражен на днях, услышав от одного крупного землевладельца (хорошего человека, делающего всевозможное для своих съемщиков и строящего для них новые коттеджи), что лучшее, что он может для них сделать, при современных условиях заработной платы и проч., это дать им хорошо осушенную землю и пустые голые стены.