Государь (СИ) - Кулаков Алексей Иванович - Страница 17

Иван Федорович непроизвольно сдавил пальцами посудное серебро, но крепкий металл устоял.

— Веришь, сыно — ведь каждому из думцев в душу умудрился смачно харкнуть и сапогом растереть! Кто чем дышит и на чем тайный доход имеет, кто в обход казны с иноземными купцами торговлишку ведет, про иные негораздые делишки… При всех думных чинах, при митрополите и царе, при псе его рыжем Малюте!.. Вот уж на чьей улице праздник случился — лыбился так, что едва рожей не треснул. Тьфу! Мало того, Хованский ведь еще и всех рюриковичей матерно облаял, сказал — воры почище него самого, мол, самих судить надо… И наипервейший разбойник среди всех сам Великий государь! Представляешь?!? Падаль этакая, как у него язык-то повернулся такое молвить⁈

Слабая улыбка медленно исчезла вслед за румянцем с лица молодого княжича-гедиминовича, который весьма живо представил, каково было слышать такое царю крови Рюриковой от князя-потомка литовского Гедимина.

— Князь Андрей что, с глузду[2]съехал, такие речи держать?!? Может, опоили его чем? Или затмение какое на разум сошло?..

— С-сволочь он!!! Мы там все разом как сидели, так и онемели, пока этот пес шелудивый вещал!.. Благодарение Спасителю, Думной голова Бельский его заткнул — тем, что об этого иудушку начал посох свой обламывать. Жаль не прибил до конца: только морду в кровь и разбил, а там уж рынды царские оттащили…

Помолчав и дернув несколько раз кадыком в пересохшем горле (от таких новостей рука сама к кубку с вином тянулась!), Федор осторожно поинтересовался:

— И что опосля? В смысле, что Хованскому присудили?

Видя мучения сына, отец щедрой рукой плеснул рубиновой влаги сначала ему, а потом и себе.

— За нарушение крестоцеловальной клятвы Великому государю — он и семья его навсегда лишена родовых вотчин и прочих имений. За деяния и речи, невместные для русского князя и христианина, будет отправлен на каменоломни, где и останется до самой смерти своей. Но до того — извергнут из княжеского достоинства принародно, и тем навеки опозорен.

Похлопав глазами, позабывший о вожделенном сладком рейнском княжич с довольно глупым видом повторил:

— Извергнут? Это как?

Отхлебнув вина, родитель мрачно пояснил:

— Выведут на лобное место, зачитают все вины его. После огласят повеление Великого государя и решение Думы Боярской. Затем поставят на колени и сломают над склоненной главой нарочно скованный для того клинок — в знак лишения чести и звания княжеского, а так же всех прав. Новая казнь, Иоанн Васильевич самолично ее измыслил для… Для таких вот случаев.

— А что его семья? В монастырь на покаяние? Или за пристава, под строгий надзор?

Криво улыбнувшись, предводитель придворной партии князей-гедиминовичей и прочих союзных им семейств и родов, негромко поведал:

— Владыко Филипп за них вовремя попечаловался. Так что взамен отписанных в казну вотчин княжатам Хованским назначили на прокормление большой кус землицы под новое родовое поместье. Соседями будем! Мы в тех местах как раз пару небольших городков заложить собирались — как вотчинки для братцев твоих, Меньшого да Большого.

— Погоди, батюшка. Так это же почти у новой Засечной черты? Почитай, Дикое поле?

— Вот-вот, сыно. Милостив Великий государь…

Вновь хрустнув шеей, царский ближник не стал развивать опасную тему и вспоминать покойных князей Шуйских, которых тоже вот так вот милосердно отправили на новое место жития за Камень Уральский, где те через некоторое время все разом и сгинули. Вместо этого он отодвинул беспощадно истерзанный кусок пирога и откинулся на спинку резного стульца, тут же ощутив всей спиной приятное тепло жаровни.

— Остальных тоже не стал карать за оглашенные иудой-Хованским вины. Просто назначил всем разом, что войско в Сибирский поход должно быть числом никак не меньше восьми тысяч ратников. А ежели воинства православного все же будет поменее, то дьяки Большой казны с псами Сыскного приказа со всем усердием помогут сыскать недостающее — в людях ли, али в воинской справе.

Помолчав, старший Мстиславский тускло заметил:

— Теперь, сынок, хочешь не хочешь, а придется семейную казну растрясти как следует, и наши вотчины без должного пригляда оставить. Не совсем, конечно, полсотни надежных послужильцев и боевых холопов останется, но… Хорошо хоть, что ты у меня большая умница и у государя Димитрия Ивановича в чести.

Княжич, прочувствовав размер той ямы, куда со всего маха ухнула семья, удурченно кивнул.

— Дед, поди, на радостях светился, что блюдо фарфоровое?

— Это Горбатый-Шуйский? Ну, не без того. Он сейчас на коне, обласкан царской милостью — как же, главный воевода Сибирского похода!

— Кони, бывает и спотыкаются.

— Хорошо бы, но — вряд ли. Тесть мой как человек слова доброго не стоит, но как воевода… Получше меня будет.

Последнее признание зять выдавил из себя с некоторым трудом. Но уж врать себе-то и вовсе глупо, а правда редко бывает приятной.

— Если бог сподобит, побьет он и вогульский князьцов, и Кучумку-хана, и башкир изрядно примучает да обдерет. После тестюшки даже жидам добычи нету, всех похолопит, все заберет! Ничего, будет и у нас в доме праздник, уж я постараюсь…

Густое рейнское наконец-то добралось не только до желудка, но и до разума главы семьи, пригасив пламень сжигающего его изнутри гнева.

— Тебе бы, тятя, отдохнуть. День был тяжелый, а утро вечера всяко мудренее?

Звучно хмыкнув, родитель все же признал, что было бы неплохо малость отдохнуть от трудов праведных. Вздымая на ноги порядком уставшее и огрузневшее от вина и пирогов тело, он ворчливо распорядился напоследок:

— К сестре зайди. Поди, измаялась в ожидании добрых вестей…

Хмурым утром вьюжного и холодного позднего февраля, в Кабинете государя Московского и Великого князя было откровенно свежо и прохладно — а возле окон так и вообще холодно. Однако двух одетых в домашние наряды братьев, что стояли возле растянутого на одной из стен Большого чертежа Мира, такие мелочи занимали мало. Особенно царевича Ивана, у которого за прошедшую ночь накопилась целая гора вопросов — и который так жадно и внимательно рыскал глазами по прекрасно отрисованной цветной карте, что, пожалуй, не заметил бы под ногами и целого снежного сугроба!..

— … смотрел на батюшкиной Сфере, но там все так мелко!

— Ну так глобус для другого и предназначен — чтобы все земли умственным взором охватить, а не… Тц!

Обнаружив, что у овальной кедровой палочки в его руках совершенно некстати сломался грифель, хозяин покоев перевернул ее другим концом и использовал на манер указки, небрежно «располовинив» ей целый североамериканский континент:

— От сих и до сих — это самое малое, что тебе надобно будет взять под себя.

Пока будущий Великий князь оценивал свои возможные владения, Дмитрий дотянулся до небольшого ножичка для очинки перьев. Перехватив изукрашенную темно-синей шпинелью рукоять бритвенно-острого лезвия, он превратил с его помощью несуразно-короткую указку в хорошую чертилку с красным грифелем — которым и начал плавно рисовать небольшие кружочки на плотной бумаге:

— Стольный град лучше всего ставить — здесь, здесь или здесь. Обязательные для устроения порты — вот тут, и где-то в этих местах…

— Гм. Река Гудзон… Чудное какое словцо, Мить. А что значит?

— Ты на местные прозвания земель и рек внимания особо не обращай: понадобится, все под себя переименуешь. Вернее — обязательно все под себя переиначь!..

— Ну да, чтобы все русским было… А где земли тех племен, о которых ты говорил? О, все: уже и сам их вижу!

Слегка вытянув шею, средний братец начал водить указательным пальцем по карте Северной Америки, негромко зачитывая вслух:

— Тут мохоки, здесь онайда и онондага, а вот в этом углу кайюга и сенека. Гм! Митя, а сколько их там всего живет? Ну, хотя бы примерно?

— Что-то около сорока тысяч…

— Всего-то?!?

— Ратников-пешцов.