Ночной администратор - ле Карре Джон - Страница 9

– Крикни Дэнби и Макартура! Согреем кровь!

– Иду, шеф!

– Сэнди! Кэролайн! Горячительного! Черт бы их побрал! Снова ругаются. Надоело. Не уходите, Пайн. Веселье только начинается. Коркс, закажи еще парочку бутылок.

Но Джонатан уже тронулся с места. Кое-как пробормотав извинения, он добрался до лестничной площадки и обернулся еще раз. Джед озорно сделала ему ручкой над своим бокалом.

– Доброй ночи, старина, – пробормотал Коркоран, когда они расходились в разные стороны. – Спасибо за хлопоты и внимание.

– Доброй ночи, майор.

Белобрысый агент Фриски устроился в обтянутом гобеленом кресле, напоминающем трон фараона, неподалеку от лифта. Он внимательно рассматривал карманное издание, посвященное эротике в Викторианскую эпоху.

– Играешь в гольф, милашка? – спросил он, когда Джонатан проскользнул мимо него.

– Нет.

– Я тоже.

«Я подстрелил дрозда, – заливался Фишер Дискау в радиоприемнике. – Я подстрелил дрозда».

С полдюжины гостей сидели в ресторане за столиками со свечами, словно прихожане в соборе. Джонатан тоже был здесь. Настроение резко поднялось. "Вот за что я люблю жизнь, – думал он про себя. – Бутылка выдержанного «Поммара», холодная телячья печень, переложенная овощами в три цвета, старинное столовое серебро, мерцающее на скатерти из дамасского полотна.

Особенным удовольствием для него было есть в одиночестве: а сегодня мэтр Берри, пользуясь военным запустением, переместил его из-за столика у служебного входа в одну из ниш. Глядя через заснеженные площадки для гольфа на огни города, рассыпанные по берегу озера, Джонатан поздравил себя с тем, что его жизнь до сих пор складывалась на редкость удачно. О том, что в ней когда-то, давным-давно, было много неприглядного, и вспоминать не стоило.

«С этим Роупером тебе было совсем не просто, мой мальчик, – как бы говорил ему комендант кадетской школы. И продолжал одобрительно: – И майор не подарок. Но труднее всего, на мой взгляд, с девушкой. Ничего, ты устоял, не сдрейфил. Прекрасная работа». И Джонатан наградил себя улыбкой, кивнув своему отражению в озаренном свечой окне и припомнив все свои сегодняшние подхалимские штучки и похотливые мысли во всем их постыдном великолепии. Как вдруг вино оглушило его металлическим привкусом. Живот скрутило. Все поплыло перед глазами. Судорожно метнувшись из-за стола, он промямлил мэтру Берри: «Забыл кое-что сделать», и едва успел добежать до туалета, как его тут же вывернуло.

3

Джонатан Пайн, единственный сын умершей от рака очаровательной немки и британского подданного, погибшего в одной из бывших колоний во время очередной заварушки сержанта, Джонатан, выросший в неласковой стране сиротских приютов, детских домов и матерей-одиночек, прошедший кадетскую школу и армейские лагеря, бывший наемник в спецсоединении, действовавшем в такой же неласковой и ненастной Северной Ирландии, он же поставщик провианта, шеф-повар, странствующий гостиничный администратор, вечный беглец от сердечных привязанностей, берущийся за любую работу волонтер, свободно владеющий множеством языков, добровольный узник ночи, мореплаватель, несущийся по воле волн, – сидел в своей опрятной конторке и, выкуривая уже третью подряд, обычно он себе этого не позволял, сигарету, напряженно обдумывал мудрые заветы почтенного основателя гостиницы, помещенные в рамке рядом с импозантным фотопортретом покойного герра Майстера.

Уже несколько раз за последние месяцы Джонатан брался за перо, пытаясь освободить мудрость великого человека от головоломного немецкого синтаксиса, но все его усилия разбивались о неподъемное сложноподчиненное предложение. «Отменное радушие дает жизни то, что отменная кухня дает пищеварению», – начинал он писать с чувством, что преодолеет наконец незримое препятствие. «Это выражение нашего уважения к изначальной ценности каждого человека, вверившегося нашему попечению в какой-то момент своего жизненного пути, независимо от его положения в обществе, а также нашей взаимной ответственности перед духом человеческим, заключенным...» Здесь он опять потерял нить. Есть вещи, которые перевести невозможно.

Перед ним стоял портативный телевизор герра Стриппли, похожий больше на маленький чемоданчик. Вот уже пятнадцать минут действие в нем развивалось по одному и тому же сценарию, напоминавшему компьютерную игру. Воздушный бомбардировщик осуществляет наводку на серое пятно. Это далеко внизу маячит здание. Камера стрекочет громче. Ракета поражает цель, пронизывая здание насквозь. Фундамент лопается, как хлопушка, и голос диктора становится масленым от удовольствия. Прямое попадание. Еще две ракеты – сверх заказа. О жертвах никто не вспоминает. С такой высоты их не видно. Ирак не Белфаст...

Затемнение кадра. Софи с Джонатаном – в машине.

Джонатан вел машину. Темные очки и платок наполовину скрывали обезображенное лицо Софи. Каир еще не проснулся. Розовые предрассветные краски проступили на темном небе. Со всеми мыслимыми предосторожностями он, бывалый солдат, вывел ее из гостиницы и посадил в автомобиль. Джонатан вел его по направлению к пирамидам, но у Софи были другие намерения.

– Нет, – сказала она. – По этой дороге.

Над ветхими памятниками каирского городского кладбища висели смрадные испарения. В призрачном чаду от тлеющего мусора, среди сложенных из жестяных банок и пластиковых упаковок укрытий, словно вороны над падалью, копошились человеческие отбросы. Джонатан остановил машину, свернув на песчаную обочину. На свалку и со свалки с грохотом проезжали грузовики, оставляя после себя зловоние.

– Сюда я привела Фрэдди, – сказала Софи. Одна щека у нее до смешного вздулась. Она цедила слова через уголок рта.

– Зачем? – спросил Джонатан, подразумевая, зачем теперь она привела сюда его.

– «Посмотри на этих людей, – сказала я ему. – Всякий раз, когда кто-нибудь продает оружие очередному арабскому тирану, они все больше погружаются в нищету. А знаешь почему? Послушай меня, Фрэдди. Потому что гораздо легче и веселее содержать армию, чем пытаться накормить голодных. Ты же араб, Фрэдди. Никто из нас, нынешних египтян, не сможет отречься от этого. Мы – арабы. Хорошо ли, что твои арабские братья станут пушечным мясом из-за твоих, Фрэдди, прихотей?»

– Понимаю, – сказал Джонатан. Его как англичанина слегка смущали такие признания. Политика и эмоции – разные вещи.

– «Нам не нужны вожди, – говорила я. – Новым гением арабского народа будет скромный человек, мастер своего дела. Он запустит механизм и даст людям чувство собственного достоинства вместо войны. Он будет управляющим, а не военным. Он будет таким, как ты, Фрэдди, если ты повзрослеешь».

– И что же Фрэдди? – Он не переставал чувствовать свою вину. Ее разбитое лицо постоянно напоминало ему об этом. Синяки под глазами начали приобретать желто-фиолетовый оттенок.

– Он сказал, это не мое дело. – Она почти задохнулась от ярости, и Джонатан почувствовал себя еще неуютнее. – Я ответила: «Это мое дело! Жизнь и смерть – это мое дело! Арабы – это мое дело! И ты, Фрэдди, – тоже!»

«Ты сама себя выдала, – подумал Джонатан с тоской. – Ты дала ему понять, что с тобой нужно считаться, что ты вовсе не слабая женщина, от которой можно отделаться, как только придет такая охота. Ты дала ему знать, что козыри в твоих руках, и пригрозила открыть их, не догадываясь, что я это уже сделал».

– Египетские власти ему не указ, – продолжала Софи. – Они куплены Фрэдди и предпочитают не вмешиваться.

– Бегите из Каира, – сказал Джонатан. – Вы знаете, на что способны Хамиды. Бегите, и чем скорее, тем лучше.

– Они найдут меня и в Париже. Какая разница, где быть убитой.

– Скажите Фрэдди, что он должен помочь вам. Пусть он защитит вас от братьев.

– Фрэдди боится меня. Когда ему не нужно изображать храбреца, он самый последний трус. Почему вы смотрите на дорогу?

Потому что у него не было сил смотреть ни на нищих, ни на нее.