Темная сторона души - Михалкова Елена Ивановна - Страница 37

Опергруппа, присланная из города, работала быстро: дело вырисовывалось нешуточное – два криминальных трупа за неделю в районе, где самым тяжелым преступлением в последние пять лет была бытовуха. Валера с Алексеем отчитывались перед пожилым оперативником, внимательно слушавшим их и кивавшим в такт каждому слову. Алексея такая манера изрядно раздражала, но он понимал, что высказывать недовольство будет не очень уместно.

Новый следователь, молодой и злой, с тонким бледным лицом, сидел на корточках возле трупа, записывая что-то в блокноте, пока тело фотографировали с разных ракурсов.

– Александр Александрович, закончили, – оперативник с фотоаппаратом зачехлял камеру.

Следователь по фамилии Мазаев кивнул и продолжал записывать. Все в прокуратуре знали: несмотря на длинное и неудобопроизносимое имя и фамилию, Александра Александровича не стоит называть Сан Санычем или, еще того хуже, Сашей. Он предпочитал полное имя, и даже большие любители сокращений очень скоро привыкали обращаться к нему так, как того требовал Мазаев.

Факты, которые сообщили Мазаеву, были просты. Сначала в Игошине убили пожилую женщину, мать одной из приезжих дачниц, – задушили подушкой. С подушки исчезла наволочка, которую до сих пор не нашли, и Мазаев был уверен, что и не найдут. Спустя всего четыре дня Лесников Степан Андреевич, житель деревни, также был убит, причем довольно жестоко – его череп раскроили острым орудием, по всей видимости, топором. Орудие убийства найдено пока не было, но оперативники старательно прочесывали лес вокруг дома убитого.

Несмотря на разные способы убийства, у Мазаева имелись все основания считать, что преступником являлся один и тот же человек. Ничем другим объяснить смерть мужика, тихо пьянствовавшего в своем домишке, было нельзя. Собутыльников Лесникова уже успели опросить, поскольку не исключалась банальная версия бытового убийства, но Александр Александрович был уверен, что трое тихих алкашей к преступлению непричастны. Алиби оказалось только у одного из них, но двух других Мазаев почти не принимал в расчет: мотив убийства, по его мнению, вытекал из первого преступления, и заключался в том, что кто-то убрал свидетеля. Этим «кем-то» могло быть только заинтересованное лицо, то есть либо родственник преступника, убившего Юлию Ледянину, либо, что вероятнее, сам преступник.

Со свидетелями, нашедшими тело, уже побеседовали. Их было двое – мужик лет тридцати пяти, высокий, коротко стриженный, выглядевший довольно крепким, несмотря на склонность к полноте, и молодая рыжеволосая женщина, бледная и растрепанная. Держалась она хорошо, истерик не закатывала, но ничего интересного рассказать не могла: пришла в гости к Лесникову вместе со вторым свидетелем, отправилась на пруд, нашла тело. Никого не видела. При виде трупа потеряла сознание, и пока ее спутник оттаскивал ее в сторону и приводил в чувство, прошло не меньше пятнадцати минут. «Сотовой связи здесь нет, – вспомнил Мазаев, – значит, им пришлось бежать в местный магазин – телефон работает только там, и они пытались дозвониться около десяти минут. Получается, до нашего приезда прошло не меньше двух часов. Плохо, очень плохо».

Правда, с мужиком-свидетелем Мазаеву повезло: тот оказался бывшим оперативником, последнюю неделю наблюдал изнутри деревенскую жизнь и изложил свой взгляд на события, которые совпадали с тем, что предполагал следователь. Никаких ссор и скандалов в Игошине не происходило, а если что-то подобное и происходило, то тщательно скрытое от людских глаз и ушей. Исключением была первая жертва, старательно настраивавшая против себя нескольких жителей. Но их связи с убийством доказать не удалось.

Местный следователь задержал по подозрению в убийстве зятя покойной, у которого, судя по показаниям свидетелей, имелись все основания желать ее смерти. Но второе убийство ставило под сомнение его виновность. Следователь по фамилии Забелин честно признался Мазаеву, что доказательства против Егорова, зятя покойной, слабенькие – показания одного из свидетелей, видевшего подозреваемого рядом с домом в примерное время совершения убийства, да личная неприязнь, про которую знало полдеревни. «Далеко на таких доказательствах не уедешь», – подумал Мазаев, выслушав Бориса Петровича, но согласился, что отпускать Егорова пока рано. Пусть преступник, если это не Егоров, чувствует себя спокойно. Может, наделает больше ошибок.

Мазаев отправил оперов в обход по домам в слабой надежде, что опрос принесет хоть какие-то результаты. Но в глубине души был безмерно раздражен. Вместо того чтобы заниматься в городе расследованием похищения брата известного чиновника, что могло принести ему очевидные дивиденды, он вынужден отправиться в чертову дыру и изучать причины убийства местного алкаша и бабульки шестидесяти пяти лет от роду! Да кому какая разница, кто и отчего их грохнул! Как будто убитые интересуют кого-то, кроме их соседей и близких родственников...

Впрочем, деваться было некуда. Узнав, что их расселят в райцентровской гостинице, Мазаев окончательно рассвирепел. Райцентр был вшивым городишком, а про гостиницу он наслушался от своего коллеги, которому пришлось пару лет назад работать там в связи с расследованием дела о серийном убийце. Убийца оказался вовсе не серийным, дело – не стоящим выеденного яйца, и в памяти Мазаева отложилось только, как следователь, хохоча и матерясь, описывал порядки гостиницы, в которой ему пришлось останавливаться. «Не могли, что ли, здесь поселить? – подумал Александр Александрович, брезгливо оглядываясь по сторонам. – Договориться с местными, я уверен, не проблема».

Неподалеку противно проблеяла коза, и Мазаев подумал, что, может, все-таки райцентровская гостиница – не худший вариант. Животных он не любил, а рогатых – в особенности.

Маша перерыла весь буфет в доме Егоровых, но искомого предмета не нашла.

– Мам, ты чего? – испуганно спрашивал Костя, ходивший за ней следом, но Маша только отмахивалась от него. – Мам, скажи, что ты ищешь?

Димка сидел в углу, поджав под себя худые коленки и прижимая к груди арбалет, который они с Костей так и не успели доделать. Ирины не было дома: она оставила записку, что поехала на велосипеде в соседнюю деревню – купить тетрадей и карандашей. Маша даже порадовалась, что дочери Егоровых нет и ей не придется говорить девочке о смерти Лесника. «Узнает на обратном пути, – думала она, осматривая холодильник, – обязательно кто-нибудь скажет. Черт возьми!»

Она захлопнула холодильник и некоторое время стояла перед ним, соображая, куда же могла Вероника положить то, что она искала.

– Мам, что случилось? – опять заныл сзади Костя, и Маша резко обернулась.

– Я пойду к соседке, – сказала она. – Костя, не выходи из дома, понятно? Дверь закрой на засов и никому не открывай.

– Зачем к соседке?

Мальчик испугался, но на Машу в ее состоянии не подействовал даже страх сына. Она знала, чувствовала, что ей сейчас нужно.

– Костя, – мягко повторила она, – я все тебе объясню, когда вернусь. Это недолго.

Светлана увидела соседку из окна дома, когда та подходила к калитке, и поспешно вышла наружу. Молодая красивая женщина выглядела странно. На ногах у нее отчего-то были пушистые тапочки, которые нелепо выглядели на траве, рукав майки разорван и перепачкан землей, лицо какое-то диковатое.

– Вы к нам? – дружелюбно спросила Светлана, разглядывая соседку.

– К вам, – кивнула та, проходя по двор. – Скажите, у вас водка есть? А лучше – коньяк.

В доме Царевых оказалось прохладно и темно. Елена Игоревна и Светлана посадили Машу за стол, и пока Светлана неловко мялась, не решаясь спросить, что случилось, Елена Игоревна уже ставила на стол тарелки с мелко порезанными огурчиками, дольками помидоров, посыпанными крупной солью, и свежим хлебом.

– Коньяка нет, – суховато сказала она. – Водка есть.

– Пожалуйста... – попросила Маша, начиная понимать, что чувствуют алкоголики, которым долго не дают спиртного. Ей хотелось выпить. Стопку. А лучше – стакан. Залпом, большими глотками, чтобы горло обожгло изнутри, а из глаз потекли слезы.